Поэт и ветеран Бунда Давид Эйнгорн в обширной статье на страницах «Forverts» объяснил, почему он и его единомышленники избегали контактов с Михоэлсом и Фефером: статус последних не внушал доверия. Не имело значения, что один из них являлся актером, а другой – поэтом. По словам Эйнгорна, это могли быть «трубочист и банщик, раввин и раввинша» – главное, что приехали они не в качестве независимых представителей еврейской общественности, а, скорее, как государственные чиновники. К тому же сам факт приезда именно еврейской делегации вызывал вопросы. Например, такой: почему советское правительство не послало украинцев или белорусов, имеющих в Америке сотни тысяч соплеменников? Эйнгорн усматривал в этом проявление своеобразной формы антисемитизма – веры в особую роль еврейского капитала и еврейской солидарности[721].

Что касается Михоэлса и Фефера, то они привезли из зарубежной поездки опыт официальных и частных встреч с широким кругом людей, включая лидеров еврейских организаций. Эти встречи, проходившие под неусыпным контролем работников советских дипломатических миссий, стали для них посвящением в мир международной политики, в первую очередь еврейской. Судя по всему, заокеанское путешествие наполнило двух руководителей ЕАК (после смерти Эпштейна в июле 1945 года Фефер станет секретарем комитета) уверенностью, что теперь они способны буквально творить историю.

В итоге структура, изначально учрежденная исключительно для пропагандистских целей, стала все больше вовлекаться в политические вопросы. Свидетельством этого стало, в частности, появление на свет письма за подписями Михоэлса, Эпштейна и Фефера, направленного 15 февраля 1944 года Сталину с предложением создать Еврейскую Советскую Социалистическую Республику в Крыму[722].

По сути дела, речь шла о реанимации старого проекта, обсуждавшегося еще в 1920-е, а затем отвергнутого, так как приоритетным направлением еврейского переселенческого движения в СССР стал Биробиджан[723]. Но, учитывая явный провал планов построения еврейской государственности на Дальнем Востоке, некоторые члены ЕАК надеялись, что, заручившись поддержкой правительства и американских спонсоров, крымский проект, географически и климатически более привлекательный, получит шанс на новую жизнь после войны.

Этим надеждам не суждено было сбыться: после депортации крымских татар и представителей некоторых других этнических групп (армян, болгар и греков), коллективно обвиненных в коллаборационизме, зачищенную территорию заселили преимущественно русскими и украинцами[724]. Хотя в Крыму и начали восстанавливать часть еврейских колхозов, существовавших там до немецкой оккупации, это не имело прямого отношения к идее создания республики[725]. По указу Президиума Верховного Совета РСФСР от 14 декабря 1944 года Фрайдорфский и Лариндорфский еврейские национальные районы, созданные в 1930-е, исчезли с административно-территориальной карты полуострова. Что касается письма Михоэлса и его коллег Сталину, написанного еще до высылки крымских татар, то оно не заинтересовало вождя и отправилось в архив, где и пролежало более четырех лет – вплоть до конца 1948 года, когда усилиями МГБ превратилось в одно из главных доказательств, свидетельствовавших якобы о коварных замыслах руководителей ЕАК[726].

Расширение сферы деятельности

Начиная с 1944 года ЕАК все чаще брал на себя функции реальной общественной организации, откликаясь на поступавшие сообщения о несправедливостях, с которыми евреи сталкивались в ходе войны и после ее окончания, а также на запросы о помощи в решении различных проблем. Некоторые члены комитета призывали к расширению сферы его деятельности. Например, откровенно высказался по этому поводу член президиума Борис Шимелиович, главный врач Центральной клинической больницы им. Боткина. На одном из заседаний он отметил, что в нынешнем виде «это так называемый Еврейский антифашистский комитет», и подверг критике нежелание коллег заниматься более насущными задачами, чем производство и распространение агитационных материалов[727]. Как и многие представители советской интеллигенции, Шимелиович, по-видимому, полагал, что война создала более благоприятную среду для индивидуальной инициативы. Уже в 1946 году газета «Eynikayt» могла составить внушительный список «актива», в который входили видные ученые, музыканты, актеры, офицеры и генералы, работники различных столичных предприятий[728].

Действительно, какое-то время власти закрывали глаза на выход комитета, задуманного как небольшое пропагандистское подразделение, за рамки своих узких полномочий. Но, очевидно, в ЕАК понимали, что срок действия «лицензии» на подобное своеволие и флирт с мировым еврейским сообществом после войны может закончиться. В архиве сохранился недатированный черновой вариант письма Сталину, подписанный редакционной коллегией газеты «Eynikayt». Неизвестно, была ли эта петиция отправлена, но она проясняет ход мыслей еврейских деятелей. Среди прочего они, держа нос по ветру, предлагали заменить название «Eynikayt» («Единение») на «Heymland» («Родина») и преобразовать издание в ежедневную газету «еврейских трудящихся СССР» с 50-тысячным тиражом[729]. В конечном итоге орган ЕАК продолжил выходить как «Eynikayt», а название «Heymland» получил литературный альманах на идише, издававшийся в 1947–1948 годах в качестве органа Союза писателей.

Серьезную озабоченность членов ЕАК вызывали проявления антисемитизма. Эта тема звучала во многих письмах, приходивших на адрес комитета. Партийные организации и органы госбезопасности также демонстрировали беспокойство, тем более что эвакуированные евреи зачастую воспринимались местным населением как представители советской власти. Таким образом, юдофобия выходила за рамки бытового явления и превращалась в явление политическое, что требовало «принятия мер». Не случайно, например, за первые девять месяцев 1942 года в Свердловской области число арестованных за «антисемитскую деятельность и использование антисемитизма в контрреволюционной пропаганде» достигло 270 человек[730]. В то же самое время широко распространялись слухи об уклонении евреев от исполнения воинского долга, об их отсутствии на фронте, о том, что они «воюют в Ташкенте»[731]. Реакцией на это стало пристальное, порой буквально болезненное внимание в еврейской среде к любым фактам, опровергавшим подобные слухи. «Контрташкентский синдром» отражался и в редакционной политике «Eynikayt», помещавшей многочисленные материалы о евреях-героях.

В апреле 1943 года Михоэлс и Эпштейн обратились к Щербакову с письмом, в котором указали на замалчивание ратных подвигов евреев в статье, напечатанной ведущим партийным журналом «Большевик» (в ней приводились статистические данные о награждении солдат и офицеров разных национальностей). В письме подчеркивалось: такие публикации могут способствовать распространению злостных слухов о том, что «евреи не воюют»[732]. Двумя месяцами ранее Маркиш, выступая на пленуме комитета, с осторожным одобрением рассказал о пожелании некоего офицера:

Полковник из одного танкового соединения подошел ко мне некоторое время назад. «Я – еврей, – сказал он, – и хотел бы сражаться как еврей. Я бы хотел выйти к соответствующим властям с предложением сформировать отдельные еврейские соединения…» Это, конечно, романтизм, но это и настроения. <…> Тогда я спросил его: «Каковой вы видите эффективность подобных