Шрифт:
Закладка:
При виде Керса приветливая улыбка на устах Эмми стремительно сползла, а Бродяга, укачивающий на руках попискивающий свёрток, принялся суетливо укладывать своё чадо в люльку.
— Наверное, я не вовремя, — растерянно промямлил Керс.
Симпатичная мордашка Эмми исказилась в гневе:
— Ещё как не вовремя! Здесь ты, убийца, всегда не вовремя! Убирайся! — в него полетела деревянная плошка, и если бы он не уклонился, то остался бы с расквашенным носом. — Выметайся отсюда! И чтоб ноги твоей здесь не было, проклятый выродок!
Наверное, Керс бы солгал, сказав, что её реакция стала для него полной неожиданностью, но, переступая порог этого дома, он думал лишь о том, что здесь живёт друг, что здесь его примут несмотря ни на что. Хотя гнев Эмми всё же справедливый. Пожалуй, на её месте он бы повёл себя так же, если не хуже. Беда в том, что он не на её месте, и оправдываться за регнумский разгром ни перед кем Керс не собирался, а уж тем более просить прощения. Пусть это делают те, кто по-настоящему виновен, а со своими косяками он сам разберётся.
— Ладно, меня уже здесь нет.
На улице его нагнал Бродяга. С минуту друг молча шёл рядом, а потом резко остановился:
— Слушай, Керс, я благодарен тебе за то, что ты спас меня, но… — он запнулся. — Ты уж прости, но тебе в моём доме не рады. Не потому, что Эмми, я и сам не в восторге от твоей выходки. Если честно, не понимаю, почему Севир не пристрелил тебя. Я бы точно пристрелил, будь у меня такое право.
Ничего удивительного, если уж Севир против него, что тогда говорить за остальных. Половина местных — свободные, и как бы они ни ненавидели Кодекс и Заветы, они всё-таки люди и всегда будут на стороне своих, но слышать подобное от собрата, тем более, от друга, оказалось похлеще казни на Площади Позора.
— Я тебя понял… брат, — Керс сухо ухмыльнулся. — Есть ещё претензии? Выкладывай, не стесняйся.
Поджав губы, тот покачал головой, то ли отвечая на вопрос, то ли осуждая за сделанное, а может, и всё сразу.
— Имя хоть мальку дали? — вдруг захотелось узнать. Всё-таки нечасто увидишь вольного осквернённого, не считая уруттанских танаиш.
— Дали, — неохотно отозвался Бродяга и поспешил обратно к себе домой.
Керс смотрел ему в спину до тех пор, пока бывший друг не скрылся за дверью. Весь мир отвернулся от него, ощетинился зверем и, клацая зубами, гнал его прочь куда-нибудь в глухие леса, подальше от людей, подальше даже от таких, как он. Всего за одну ночь он стал опаснейшим преступником для свободных и презираемым изгоем для своих. Триста Шестой да кучка желторотиков — те немногие, оставшиеся на его стороне, но надолго ли? Хотя Альтера тоже не осуждала его, но у неё свои цели, плевать ей на всех, а вот поддержит ли его Твин, когда вернётся?
С появлением Альтеры Керс ещё больше запутался. И если раньше он считал, что вторая личность Твин всего лишь своеобразная защита, то теперь сильно сомневался в этом. Хотя куда он лезет? В самом себе бы разобраться. Слишком быстро всё изменилось, изменился и он сам. Теперь, глядя на себя в зеркало, Керс не знал, кто перед ним и чего ожидать от этого незнакомца. С одной стороны, это даже нравилось ему, с другой — до жути пугало… А ещё пугало, что полжизни он провёл в иллюзии, как наивный ребёнок верил, что у него была настоящая семья, вот только на деле получилось, что они просто держались друг друга, потому что так легче выжить. Проклятая Четвёрка оказалось смерговой хмарью, а он и рад был в неё верить.
Твин и Слай не особо нуждались в ком-то, в их мирке места для других никогда не оставалось. Харо — одиночка, которого с трудом удалось растормошить, приучить к дружбе. Да он слово «любовь» впервые услышал от него, Керса! Поначалу в голове не укладывалось, как это возможно, уже позже он понял, что таких, как Сорок Восьмой, каждый второй в Легионе. Неудивительно, что все считают скорпионов полными отморозками.
Когда Керс вернулся к дому Севира, уруттанцы уже ушли. Посёлок сиротливо опустел, и таким он видел его впервые: молчаливым, застывшим, безжизненным, только хриплый лай собак да еле слышный детский плач. И хотя едва перевалило за полдень, народ будто нарочно попрятался по домам, не высовывая на улицу и носу. Словно чуяли, как что-то безвозвратно ушло, что-то важное, заставляющее сердце Исайлума биться сильнее, разгонять стылую кровь.
Вдруг нестерпимо захотелось напиться, да так, чтоб неделю не просыхать, чтоб за один присест перемолоть всё и наконец избавиться от чёртовых мыслей, червями копошащихся в мозгах. Сработает или нет, но попытаться стоило. Сауг расщедрился на несколько бочонков арака, так почему бы не вскрыть один? И раз уж он решился покопаться в себе под кружку чего-нибудь крепкого, то лучше сделать это основательно.
Керс даже обрадовался, обнаружив каморку пустой. Альтера, видать, со своими в соседнем доме. Чего-то зачастила она к Триста Шестому, небось, науськивает народ потихоньку, продвигает свою политику.
Выудив из мешка письмо Седого, он стащил из погреба бочонок арака и отправился на поиски укромного местечка. Пустующий на окраине дом идеально подходил для такого дела и, нацедив во фляжку мутного пойла, Керс развалился на пыльном полу.
В пухлом конверте обнаружились письмо и досье. Он не испытывал большого желания перечитывать то, что и так прекрасно знал, потому взялся за исписанные мелким стариковским почерком листы, но прежде сделал для храбрости большой глоток из фляги. От ядрёности арака навернулись слёзы, а в горле запершило, будто проглотил тлеющего угля. Прокашлявшись, Керс протёр глаза и принялся читать:
«Здравствуй, Даниэл. Да, именно так — Даниэл. Я хочу, чтобы ты перестал бояться произносить своё имя вслух, и даже надеюсь, что когда-нибудь будешь называть его другим с гордостью.
Впервые ознакомившись с твоим делом, я, признаться, был поражён до глубины души и долго размышлял и над твоим поступком, и над последствиями, к которым он привёл».
«Ещё бы не поразился! Да я и
