Черепанов вздохнул облегченно: Томка была не из тех, кто зря скажет слово. Он погладил ее по голове и, накинув телогрейку, успокоенный, отправился копать огород.

Она дождалась, пока отец уйдет, скинула сапоги и бухнулась на кровать. Мать, все так же ласково причитая, накрыла ее большим пуховым платком. Плакать Тамаре больше не хотелось, но она здорово на всех разозлилась. И чего это Сашка заявился, не спросив ее? А отец? Ну для чего он ее попрекнул? Но больше всего она почему-то сердилась на мать: что она все плачет да причитает, словно кого хоронит! Тамара даже скинула платок и сердито прикрикнула на старуху, чтоб та отвязалась.

«И откуда только отец узнал про Штребля?» — Тамара думала-думала, да так и заснула, ничего не придумав.

На самом же деле еще зимой она допустила оплошность, потихоньку взяв у отца без спросу табаку для Рудольфа. Черепанов сам не курил, но табак сажал для продажи и обмена. Он заметил пропажу и встревожился: не вздумала ли Томка курить?

Повстречав на базаре Власа Петровича, Черепанов спросил его на всякий случай:

— Как там моя девка? Табак не обучилась курить с мужиками? Куда она из дома табак тащит?

Влас Петрович хитро подмигнул:

— Есть там немец один хохлатый…его мать. Все около нее крутится.

Черепанов оторопел. Он бы совсем перепугался, если б не знал, что Влас любит приврать. Домой Черепанов вернулся сердитый, хотел все выведать у дочери, но, пока ее дожидался, поостыл и ограничился только тем, что отругал ее за табак. Теперь же, когда Томка отказала Звонову, Черепанов решил, что всему виной этот «хохлатый», неизвестный ему, но ставший ненавистным немец.

На следующий день после неудавшегося сватовства он отправился в лесную контору.

— Отпускай мою девку, — прямо с порога заявил он Татьяне Герасимовне. — Хватит ей, поработала. Война кончилась, мужики пришли, нечего девке по лесам мотаться. Давай расчет, получше ей работу найдем.

Татьяна Герасимовна с удивлением посмотрела на него:

— Ты что, дядя Вася, бешеный груздь, что ли, съел? Как это ты можешь распоряжаться ею? Что она, несовершеннолетняя? Она лучший прораб у нас, мы ее к медали «За доблестный труд» представляем…

— На что он ваш «труд», когда… — Черепанов осекся и замолчал. — Таня, — сказал он дрожащим голосом, — я тебя вот такой помню, — он показал ладонью над полом, — тут беда, понимаешь… Томку надо вызволять.

И Черепанов, кашляя и сморкаясь, рассказал ей обо всем мучившем его целый день. Она слушала с недоверием, потом твердо заявила:

— Трепотня это! Что я, Томку не знаю? Она этого не позволит. И немца, на которого ты думаешь, знаю. Может, и нравится он Томке, за это не поручусь, но до беды тут далеко.

— Провалиться бы ему в тартарары! — все еще злился Черепанов. — Из-за этого сволоча она хорошему жениху отказывает.

— Авось еще сговорятся! Сашка ее не упустит, — усмехнулась Татьяна Герасимовна. — Иди, дядя Вася, я с Томкой как-нибудь улажусь.

Выпроводив Черепанова, Татьяна Герасимовна снова взялась за свои бумаги, но никак не могла сосредоточиться. Ей было и жаль Тамару, и брала досада на нее.

— Вот шельма-девка! — время от времени повторяла она. — А все я, дура дубовая, виновата: давно замечаю, нужно их было развести друг от друга подальше.

29

Помня отцовские угрозы, Тамара старалась избегать Штребля. Тот не мог понять, в чем дело, пытался с ней заговорить, но она упорно делала вид, что его не замечает. Так продолжалось несколько дней, и он впал в отчаяние. Если бы ему сказали раньше, что из-за женщины он будет испытывать такую ни с чем не сравнимую тоску, доходящую почти до физической боли, он бы только посмеялся. Тоска зажала его в тиски, не отпуская ни на минуту, как застарелая зубная боль. Казалось, вся его жизнь зависит от того, увидит ли он Тамару, сможет ли сказать ей несколько слов или опять его ждет холодный равнодушный взгляд. Теперь, как только темнело, Тамара уезжала верхом на Чис, а он прятался в кустах у дороги и долго ревниво смотрел ей вслед. Выйти и заговорить он не решался: да и что, собственно, он мог ей сказать? Что мог предложить этой русской девушке оборванный, жалкий пленный?

Тамара и сама измучилась за последнюю неделю. Невыносимо было видеть, как Рудольф, словно потерянный, ходит за ней, как все валится у него из рук. И потом она так привыкла к его улыбке, хитровато-веселым глазам! Ей не хватало удивительных слов, которые он говорил ей на двух языках, не хватало его вежливого ухаживания, так не похожего на заигрывания приисковых парней, норовивших то толкнуть, то ущипнуть.

«А будь что будет!» — наконец решила она и, подойдя к Рудольфу, как ни в чем не бывало спросила, не хочет ли он вместе с ней поехать на Чис, чтобы повидать сына. Рудольф сначала опешил, а потом заулыбался.

Она ехала верхом, а он шел рядом. От волнения у него пересохло в горле, он молчал и не поднимал глаз. Тамара чувствовала себя тоже как-то неловко.

— Что и ты молчишь-то? — не выдержав, спросила она. — То все лез с разговорами, а теперь молчишь.

— Я давно хочу задать вам один вопрос, фрейлейн. Можно ли рассчитывать, что мне разрешат остаться здесь навсегда, чтобы жениться на русской девушке?

— Не знаю… — Тамара от такого заявления даже покраснела. — Думаю, не разрешат. Рано или поздно вас всех домой увезут. Неужели тебе твоя родина не дорога, что ты хочешь остаться здесь?

— Жизнь здесь очень трудная, фрейлейн. Дома мне никогда не приходилось так много работать. Но я бы остался. Только из-за вас.

— Это невозможно, — грустно отозвалась Тамара. — Может, пройдет время, лет десять или больше. Все переменится, вас перестанут считать врагами…

— Вы считаете меня врагом?

— Я-то не считаю. Ты хороший. Очень даже. Какой ты враг! Я сама не пойму, зачем все так получается, — Тамара печально вздохнула. — Я тебя так жалею!

Она слезла с лошади, и они пошли рядом.

— Поедемте со мной в Румынию, Тамара, — вдруг горячо сказал Штребль. — Я вас спрячу в вагоне, мои товарищи вас не выдадут. Я достану вам румынский паспорт. Мы будем счастливы! Вам не придется работать, я готов сам работать день и ночь, чтобы сделать вас счастливой.

— Что ты выдумал? — искренне возмутилась она. — У меня же здесь отец, мать! Что ж я, по-твоему, родину могу бросить? Это же предательство будет! Я и то плохо сделала, что… полюбила тебя.

Он схватил ее руку и