бывший ответственный сотрудник спорткомитета СССР, сегодня «перековавшийся» в работника ЦСКА. Это все нормально для меня. Значительные изменения перестройки по сравнению с застоем и почти никакие, если сопоставлять с 1990-ми годами.

Максим Ярославович уже видел мои достоинства. Формально не многие, ведь я участвовал лишь в одном состязании союзного уровня, две золотые медали и мировой рекорд. Зато какой потенциал — готовый профессиональный спортсмен молодого возраста. Его уже надо готовить с рисками и крупными вложениями, обучение окончилось, возможности выявились. Осталось лишь перетянуть меня на свою сторону.

А вот в этом было много опасностей. В XXIвеке, когда западные технологии уже внедрятся в наше Отечество, такие переговоры станут сравнительно легкими, были бы деньги и возможности. Сейчас еще было внове и даже спортсмен выглядел не как субъект купли-продажи, а как идеологическая сторона, которую почему-то надо было агитировать в пользу мирового коммунизма. А ведь деньги у них были, и у ЦСКА в целом и в распоряжении Катеревича в частности. И не только советские рубли, но и деньги. Армейцы имели богатый спортивный клуб, и были готовы вложить их в обмен на спортивные успехи и, в конечном итоге новые деньги.

Но это я из XXI века видел все это так легко и просто. Советские граждане конца 1980-х годов (точнее 1988 года) испытывали психологическую ломку и ожидали этого же от спортсмена Ломаева, которому было всего лишь 18 лет.

Откуда тот же Катеревич мог знать, что этот якобы юный, но очень талантливый человечек на самом деле был гораздо старше его (в два с лишним раза), был в курсе всего этого и психологически был давно готов, что его банально купят.

Не знал, а потому мялся и давился, что информацией, что деньгами, которых было неприлично много — около десяти тысяч рублей (предлагаемый аванс). Но самое главное, как я понимал, было не то, что я как бы не был готов, а то, что сам Максим Ярославович еще дошел до предполагаемых кондиций.

Я ему только сочувствовал, трудно перейти одним махом с позиции советского чиновника до мироощущения западного бизнесмена. А потому ждал.

Дело ведь не в добрых эмоциях, а в том, что оный чиновник неправильно поймет и прости-прощай! Благо времени оказывалось еще много, поезд, в зависимости от железнодорожного ранга, все равно шел около суток (плюс несколько часов). Так что Катеревич пил вначале чай, потом мы пообедали в вагоне–ресторане, за его счет, естественно. А потом он наглухо насел на бутылку армянского коньяка в своем купе. Моя Мария Александровна, устав от обольщений своего мужа, меня, то есть, не слезала от своего плацкартного места, что меня очень даже устраивало.

Пока он ожирался и опивался, я потихоньку выдавливал из него нужную от меня информацию. Сам-то я четко знал, чего хотел. Но в любых переговорах, как и в любовных отношениях, есть две стороны, и в конечном отношении, итоговый результат зависит не только от того, что я хотел, но и от того, что мне могли предложить.

Итак, Я, по возможности, мог:

Участвовать в первую очередь на советских и мировых соревнованиях, в том числе на последних коммерческого уровня. Разумеется, завоевывая золотые медали или, хотя бы, призовые места. Завоевывая, таким образом, для ЦСКА почет, славу, деньги и материальные бенефициарии.

Я мог войти в штаты Советской Армии и стать офицером. Последнее не обязательно, тот же Катеревич, работая в ЦСКА, оставался штатским. Но мне было все же быть офицером, причем не только на время действительно службы, но и вообще. Армия, это такой социальный институт, который нужен будет всегда.

Я хотел за это:

Регулярно получать за это сначала рубли, а потом и деньги. При этом я собирался скромничать. Уже в конце 1980-х, и, конечно, в 1990-е деньги активно стали перетекать от государства к населению и нечего тут таять от государства, я не воровать собирался, а зарабатывать и платить с этого налоги.

Как проговорился пьяненький Катеревич, от меня хотели:

получить заявление о поступлении в штаты Советской Армии, причем звание дать, но только, если я получу высшее образование;

активно участвовать в соревнованиях советского и мирового уровня, обязательно завоевывая золотые медали. Много и регулярно — вот наш девиз (дословное выражение самого Катеревича).

Мне могли дать:

московскую прописку (при СССР Москва имела фактически закрытый характер);

квартиру в Москве (их еще распределяли, но совершенно свободно не продавали);

зарплата — от десяти до пятидесяти рублей.

Чет как-то… для Зевса мало, для быка просто нельзя. Я к тому, что для российского спортсмена уже в начале 1990-х годов первые для условия стали совершенно не нужные, так как ограничения эти просто исчезли. А деньги, гм, пятьдесят тысяч постепенно стали ничем.

Для советского же гражданина образца 1988 года — это просто кабзец какой-то, подобные условия даже не поймут и не примут.

Единственно, что меня полностью устроило — это общее направление. Идеологии нет совсем, просто и невзыскательно о текущем: я — им, они — мне. Главное — влиться в армейскую обойму и получить офицерское звание. А договоры, судя по всему, будут переписываться еще не раз.

Утром, солнце ласково и радостно сияло только мне. Маша, как беременная, переживала токсикоз — неприятный, но обязательный этап любой женщины в этом положении. Максим же Ярославович, ха, переживал острый кризис под названием похмелье. Что делать, за все надо платить. И чем больше ты радовался вчера, тем больше станешь горевать сегодня.

Катеревич банально хотел замахнуть рюмку оставшегося коньяка, но я отговорил. Такая борьба с похмельем означала бы очередную пьянку, а нам это надо? Заварил наш чай, и мы попили втроем (Катеревич с изрядной долей коньяка, которая, впрочем, сильно не пьянила).

К концу чаепития настроение стало хорошим уже у всех троих и я решил, что надо продолжать переговоры, но теперь уже с моей активной стороной.

— Максим Ярославович, — сказал я, любезно улыбаясь, — в целом, мне нравится все, но я надеюсь, что ваша организация поможет мне преодолеть некоторые мелкие трудности.

— Конечно, — сказал тот, попивая чай с коньяком, хотя я заметил, что глаза его забегали. Зря, для ЦСКА с его-то возможностями это действительно мелочь.

— Первое, я бы хотел, чтобы в спортроте для меня упор делался не на шагистику, а на тренировки.

— Ах это, — облегченно сказал он, — все будет сделано, — и вообще, в зависимости от ваших успехов, вы станете практически штатским человеком.

— Второе, я бы хотел поступить и