Проскочившая на моем лице задумчивость добавило углей в разгоревшееся пламя юношеской обиды. Наговорив много лестных слов, сдобренный подслушанным у меня матом он лишь одернул руку, когда я попытался его остановить.

— Да чтож за день-то… Место что ли проклятое или воронка тупизны уже досюда разрослась? — только и фыркнул я, глядя в спину удаляющемуся оруженосцу и хлопая себя по карманам.

А с другой стороны — чего я ждал? Он же пацан совсем! Он поддержки искал, а не обычного «делай что хочешь», которое заставляет его выбирать между родной кровью и контуженным лейтенантом. Еще и к вампирше, небось, взревновал… Мальчишка просто хотел почувствовать себя нужным, только и всего. А я… А я как обычно, блин!

Недаром говорят, что самая тяжелая работа, это с людьми. Но с детьми — вообще звездец.

Ладно, пес с ним. Успокоится, там и поговорим. Ремня дам или сопли вытру — на ходу разберемся.

Вздохнув и вспомнив про отсутствие сигарет в обозримой вселенной, я уже собрался вернуться поближе к караульным постам, когда глаз различил едва заметное движение. Вспышку паники и желание рухнуть в грязь, спешно вкручивая взрыватель в гранату, смогли перебить лишь бесстрастные синие глаза, промелькнувшие на фоне тьмы.

Лицо вампирши выглядело еще безразличнее чем обычно. Я бы даже сказал — глупее. И вся женственность с бледной моськи будто бы куда-то испарилась…

Только спустя мгновение я сообразил, что смотрю не на девицу, а на ее брата, шатко бредущего в темноте мимо стреноженных лошадей у подножья холма. Все еще не веря собственным глазам, я сделал было шаг, но остановился. Тщательно взращенная паранойя переборола любопытство.

Ловушка же, нет? То есть, скорее всего я просто сбрендил или перепутал, но все же, если этот бледный овал в ночной мгле — и правда лицо Филлипа, то… То хрена лысого я туда пойду!

Хотя тревогу поднимать из-за того что где-то кто-то померещился… Ай, пофиг! Я не Филя, мне если что и дураком предстать не стыдно!

Помотав головой, я развернулся в сторону ближайшего костра с караульными, но вместо тусклого пламени и утомленных насыщенным днем лиц увидел два пурпурных колодца, глядящих на меня с мстительным блеском.

— А я думала — за ним пойдешь… — самодовольно оскалилась Киара, нежно касаясь моей груди. — И с каких это пор ты заболел здравым смыслом?

— Дед где?! — не задумываясь заорал я ей в лицо, хватаясь за меч дрожащими пальцами. — Какую херню вы тут затеяли?!

— Ох… А я уже почти забыла, что беседа с тобой сродни получению писем во время мастурбации… Ни общения, ни удовольствия!

Трепетное касание обернулось хищной хваткой, стискивающей трахею и убивающей зачинающийся крик в зародыше. Безлунная ночь становилась темнее с каждой попыткой вздоха, покуда в обступившей черноте не остались лишь два бездонных колодца.

Глава 16: "Как я встретил вашу папу"

Проступившая сквозь тьму картина встречала неподвижными траками. На смену искрам и лязгу гусениц пришла мертвая апатия. Алые капли, сочащиеся промеж траков, звучали тихими всхлипами неведомого создания, льющего несуществующие слезы по такому же фантомному миру.

Хорошо быть идеей. Нихрена не сделал, а все ради тебя стараются. Убивают, умирают, строят, разрушают. А ты высишься в непорочной недосягаемости, покуда под тобой проливаются реки крови и огня.

Да, очень легко быть идеей. До тех пор, пока эфемерная мечта не обретает материальные формы, и не начинает осознавать количество жертв, принесенных ради ее рождения.

Неподвижные гусеницы медленно растворялись в рваной ране, пока всхлипы уступали место душераздирающим воплям. Ни холодный камень под задницей, ни ромбовидная решетка перед глазами не могли побороть нарастающего восторга, от вида знакомых серых глаз.

Дед безмолвно высился у прогнившей дренажной решетки, задумчиво рассматривая грязные разводы на поросшей мхом стене.

— Живой таки, козел старый! Живой, алкоголик одноногий! — искренне радовался я чужим голосом.

От радости узреть этого дурака живым и здоровым, я не обратил внимания ни на узкие стены тюремной камеры, ни на истошные вопли, оглашающие залитые светом потолочные своды. Даже разделяющую нас преграду в виде грязной решетки проигнорировал.

Да, я очевидно заточен в какой-то темнице, похищенный ведьмой, и ожидаю своей участи — но кому какая разница, если этот придурок рядом?

Когда я сумел оторвать оледеневший зад от тонкой циновки и приблизиться к решетке преграждающей подъем в широкий зал, зачинающийся восторг оборвался на взлете. Старик выглядел настолько чуждо, насколько безжизненным казалось его лицо.

Пустой взгляд, вместо придурковатого прищура, безвольно опущенный подбородок, вместо кривой усмешки, тонкая струйка слюны, протянувшаяся с губ до самого пояса. Чем дольше я смотрел на возвышающегося над моей камерой истукана, чем больше различал деталей, тем сильнее казалось, что полные отчаяния визги, гуляющие между влажных стен, рождаются именно из моей глотки.

Но я молчал, дрожащим взором следуя по уродливому шву, что протянулся от затылка к виску. Переливаясь тусклыми стальными скобами, выбритый череп старика разделялся надвое дорожкой заклепок, напоминавшей звенья танковых траков.

Сколько бы я себя не щипал в отчаянных попытках проснуться, сколько бы ни пытался добиться внимания безмолвного истукана, результат оставался неизменным. Старик самозабвенно пускал слюни, уставившись взглядом в стену возле камеры. Видел ли он что-нибудь или огрызка его мозга хватало лишь на сохранение равновесия — ответить он уже никогда не сможет.

Это не очередная местная некромантия, не демоны, и даже не паленый самогон. Это гребанная лоботомия!

Капли свежей крови, пробивающейся из-под хирургических скоб на голове северянина, стекали по морщинистым щекам, будто какая-то его часть все еще могла осознать свою участь. Осознать и оплакать пустую оболочку, бывшую некогда живым существом.

На фоне его безжизненного лица, меркло все — и Киара, и вопли незнакомого мужчины, и стены тюремной камеры. Мне вдруг стало абсолютно насрать на все что произошло до и произойдет после.

Иррациональное чувство предательства и обиды. Видеть его в столь сломленном и беспомощном состоянии невыносимо. Даже истерзанный труп не оставил в душе такую рану. И как бы я не внушал, что это никакой не дед, а его пускающий слюни кастрированный обрубок — легче не становилось.

Ведь несмотря на все чудачества, он все еще оставался чем-то незыблемым. Даже там, в заполненной трупами канализации, где неведомая тварь заживо поглощала стражников одного за другим, отращивая все новые и новые конечности и грозясь если не пожрать весь мир, то хоть сильно надкусить один несчастный город — старик и