это имя. – Много лет прошло с тех пор, как я в последний раз о ней слышала.

Эрика решила, что пора переходить к делу:

– Насколько я понимаю, ваша дочь была матерью дочери Лолы. Согласно документам, она умерла в тот же день, когда родилась девочка.

– Да, бедняжка… Да помилует ее Господь.

Биргитта потрогала скатерть на журнальном столике с надписью: «Если кто не рожден свыше, не может увидеть Царства Божия».

– Это слова из Евангелия от Иоанна. Вы приняли Бога в своем сердце?

Эрика смутилась:

– Ну, знаете… я человек не церковный…

– Но у вас есть вера?

– Ну… детская вера, полагаю.

Отношения Эрики с церковью оставались сложными. Во Фьельбаке и окрестностях сохранялись остатки неумолимо строгой религиозной жизни, которая долгое время держала людей в своих тисках, внушая чувство вины, стыда и страх перед Божьим гневом.

– Это хорошо… Детская вера – это хорошо. – Биргитта замолчала и посмотрела в окно.

– Мы говорили о Монике, – напомнила Эрика.

По звукам, доносящимся с кухни, она предположила, что внук Биргитты действительно делает там уроки. Удивительно, что у женщины далеко за восемьдесят такой маленький внук, но он, конечно, мог быть и правнуком, что было бы логичнее.

– Моника была дикой уже в детстве, – сказала Биргитта. – Никогда не делала того, что ей говорили. Всегда наоборот. Все хорошее девочки получили от папы. Тяга к беспорядку и разрушению – это от меня.

Эрика удивленно посмотрела на старушку. «Беспорядок» и «разрушение» – эти слова меньше всего подходили женщине в тщательно выглаженной юбке и аккуратной блузке с высоким воротником.

Судя по загадочной улыбке, Биргитта заметила этот взгляд.

– Причина моей любви к порядку – хаос прошлой жизни. Я побывала в бездне, прежде чем нашла Иисуса. Я уделяла так мало внимания своим девочкам… Их отец умер, когда они были маленькие, а я оказалась слишком молода и глупа для такого ответственного дела. Мне не должны были позволить растить их.

Биргитта не сводила глаз с Эрики.

– Моим дочерям пришлось рано приобщиться к самостоятельной жизни, и они вдоволь хлебнули того, к чему не должны были приближаться. Особенно тяжело пришлось старшей, Монике. Помимо себя, ей приходилось заботиться и об Ингеле. Все шло одно к одному. Первая выпивка, потом наркотики… Дальше им понадобились деньги. Кражи, проституция… Чем я могла помочь, когда и сама увязла? Я опомнилась только через десять лет после смерти Моники, когда уже не было ни ее, ни внучки.

Ее рука, перебиравшая край скатерти, дрожала.

– Вы или ваш внук когда-нибудь встречались с Лолой?

– Да. Однажды в парке Лола подвела ко мне свою девочку. Думаю, малышке было около года. Но я тогда была не в том состоянии, и у Лолы хватило мудрости не связываться со мной.

– Она не рассказывала, что случилось с Моникой?

– Моника умерла при родах от потери крови. Что-то там пошло не так…

– Лола что-нибудь говорила о том, как долго они были вместе?

– Нет, я мало что знала об их отношениях. И я была не в том состоянии, чтобы расспрашивать. Помню только, что он… то есть она говорила, что они с Моникой души-близнецы. Мне очень понравились эти ее слова, и они до сих пор со мной. Все эти годы для меня было большим утешением, что Моника успела встретиться со своей душой-близнецом, прежде чем вернулась домой, к Богу.

Эрика долго сомневалась, прежде чем задать следующий вопрос:

– А вас не смущало, что Лола… Ну, учитывая…

Она оглядела кресты и фигурки Иисуса и устыдилась своей бестактности. Но Биргитта как будто не обиделась.

– Я познакомилась с Лолой до того, как нашла своего Бога и Спасителя. Тогда меня не смущало даже общество тех, кто меня тогда окружал. Но вы, наверное, имеете в виду, как я смотрела на это позже… Вполне резонный вопрос. Вы должны понимать, что мой Бог – прощающий Бог. Он простил даже мои грехи, а их много. И Он – Творец, то есть создал нас такими, какими хочет нас видеть. Для всех и каждого у Него есть место. У каждого из нас своя цель.

Эрика улыбнулась. Такой взгляд на Бога ей нравился.

– Бабушка? – В дверях появился мужчина за тридцать с детской азбукой в руках. – Бабушка, вот что я написал.

Он широко улыбнулся, показывая книгу. Биргитта захлопала в ладоши:

– Какой ты талантливый, Виктор!

– Да, я талантливый, – согласился довольный Виктор и вернулся на кухню.

Биргитта проводила его взглядом и повернулась к Эрике:

– Виктор – сын Ингелы. У него синдром Дауна, как вы, наверное, заметили. Он живет со мной с детства. Ингела… она не могла с этим справиться. А для меня Виктор – самая большая радость в жизни. Он и Иисус.

– Сколько ему лет? – полюбопытствовала Эрика.

– Тридцать три. Некоторые с синдромом Дауна могут посещать школу и работать, как и большинство людей, но только не Виктор. Его проблемы слишком серьезны. Но он так хочет учиться, что я занимаюсь с ним дома.

Биргитта улыбнулась, и морщинки вокруг ее глаз стали глубже.

– Для меня это лишнее доказательство того, что Господь создал нас по своему образу и подобию. Никто не может любить так, как Виктор. Он создан с той же целью, что и все мы. Если не с более высокой.

Эрика сглотнула. От бесконечной любви Биргитты к внуку в горле у нее встал ком.

– Лола, да, – продолжала Биргитта. – Она была хорошим человеком, и это все, что мне нужно было о ней знать. Я только… немного завидовала, что ноги у нее красивее, чем у меня.

Эрика рассмеялась:

– Да, я видела ее фото. Лола была очень красивой.

– Погодите-ка…

Биргитта встала и вышла из комнаты. Она отсутствовала так долго, что Эрика уже подумывала уйти, когда Биргитта появилась с черной коробкой в руках.

– Могу дать вам это, если обещаете вернуть, – сказала она. – Лола передала мне их как раз перед тем, как она и Пютте вернулись домой, к Богу. Думаю, таким образом она хотела снова пригласить меня в свою жизнь. Ничего не получилось, к сожалению…

Эрика открыла коробку и ахнула. Столько фотографий, целый архив! Много пожелтевших, с белыми складками по углам. Здесь все – и Моника, и Лола, и Пютте… Руки Эрики дрожали, когда она пролистывала снимки.

– Спасибо, обещаю вернуть всё в целости и сохранности.

Когда пошли к выходу, Эрика остановилась в дверях кухни. Виктор сидел за столом, глубоко сосредоточенный, и, высунув язык, что-то писал мелком. Наконец поднял картинку с изображением обезьяны и соответствующей подписью большими буквами.

– Смотри, что