И так пришли в дом к Вавиле, вызвали его с собою и, пришед к реке, посадили его в куль, намереваясь бросить в воду; но между ними произошел великий спор: кому должно спихнуть в воду; и тот и другой не хотели принять на себя греха. Слыша сие, Вавила сказал им: «Подите вы, братцы, в лес, вырубите вилы, коими спихните меня оба, и на обеих вас будет грех». Они приняли его совет и пошли в лес за вилами. Между тем едет некоторый господин мимо того места, а Вавила, сидя в куле, кричит: «Посылают меня, дурака, в Арзамас на приказ; но я не горазд ни судить, ни рядить, не знаю, как мне там и жить». Услыша сие, господин вышел из коляски и сказал ему: «Пусти, я иду на твое место и приду в Арзамас на приказ, я умею судить и рядить». Вавила, посадя господина в куль, сам сел в его карету и поехал. Потом воры, пришед с вилами, столкнули господина в воду, радуясь, что избыли Вавилу. И как они пошли дорогою, то Вавила попался им в коляске, они сему удивились и спрашивали его, где он взял лошадей. «Как скоро вы меня столкнули в воду, то мне там и дали сих лошадей». Воры, завидуя сему, просили Вавилу, чтобы он и их, посадя в кули, столкнул в воду. Он от сего не отказался и, посадя в куль, столкнул их обоих в воду, сказав: «Подите, братцы, ловите бурых лошадей». По сем возвратился в свой дом и стал жить-быть с своею женою да добра наживать.

24. Влюбленный дух, или приключение дона Альвара

На двадцать пятом году моего возраста я был гвардии капитаном короля Неополитанского службы и жил среди множества приятелей и друзей, с коим наслаждался прелестями нежного женского пола и различными забавами, могущими произойти от изобильного кошелька, но философствовали мы тогда, когда оскудевал оный. В один вечер составили мы беседу дружества и, опорожнивши несколько бутылок с кипрским вином, занялись разговором о науке кабалистике и о кабалистах.

То один из моих товарищей говорил, что сия наука есть в самом деле, и имеет свои точные действия, но четыре человека, гораздо его моложе, сему его мнению противились, называя оную науку собранием гнусности и источником обманов, служащих к умножению суеверий непросвещенных людей и детскою забавою. Во время сего спора, старый и почтенный нидерландец с важным и задумчивым видом курил трубку, и не говорил ничего во все время их словопрения. Холодность его, при сем изъявляемая, и задумчивость принуждали и меня взирать равнодушно на окружающее нас разномыслие, и служили мне немалым препятствием, быть согласну с тою или с другою стороною.

При наступлении ночи спорющие разошлись, а я с старым нидерландцем остался.

Он не преставал курить трубку, а я, облокотившись на стол, пребывал в безмолвии, после чего сей старый нидерландец прервал свое молчание следующими словами: «Для чего ж и ты, юный человек, внимая великому шуму, происходящему от словопрения, не хотел быть участником?» На что я ему ответствовал: «Лучше я желаю молчать, нежели хулить то, чего я не знаю, ибо я и сего не знаю, что значит сие слово кабалистика».

«Она имеет многие означения, — говорил почтенный старец, — но действие происходит не от сей науки, но от вещи. Ты можешь мне в сем поверить, что находится наука, обучающая переменять виды металлов и порабощать под власть нашу духи».

Тут сказал я, что я никаких знаний и суждений не имею о духах, не включая и о своей душе.

Что же касается до металлов, то я об оных не безызвестен и ведаю силу монеты, употребляемой в играх, публичных домах и в прочих местах; но я ничего не могу о их сущности ни подтверждать, ни отрицать, да и самые их свойства мне неизвестны. «Юный мой сотоварищ, — продолжал он, — я весьма доволен твоим неведением, оно послужит тебе впредь наставлением, что по крайней мере ты не объят пороком, и хотя не право научен, но достоин наслаждаться жизнью, природа твоя, вольность, тобою наблюдаемая, и простота твоего разума мне любезны. Известно мне нечто сокрытое от общего знания людей, почему, если ты мне дашь порукою свою честность в том, что будешь сохранять все, что я тебе ни открою, то будет в оном иметь участие». — «Тайна, которую вы мне обещаетесь открыть, любезнейший Соберано, — так назывался старый нидерландец, — мне весьма приятна; ибо любопытство есть сильнее всех моих страстей, и признаюсь вам, что я не великую имею охоту к знаниям всеобщим, ибо они мне кажутся не весьма любопытными, и я узнал, что сей на воздухе висящей шар неведения вы мне желаете изъяснить и большую охоту во мне тем возбуждаете; но скажите прежде мне, какой, во-первых, есть ключ познания? Наши сотоварищи, словопрения имея, говорили, что сии суть духи нас научающие, но возможно ли с ними иметь какое либо сообщение?» — «Я уже сказал, что слово кабалистика само по себе ничего не значит; что же касается до нашего с ними союза, то для сего я вам хочу ясный опыт предложить, — при сих словах выкурил он свою трубку и ударил три раза по столу, дабы вычистить находящуюся во оной золу, которую положил он на столе не в далеком от себя расстоянии и, возвысив голос, сказал: — Халдерон, поди и наложи трубку табаку, раскури ее и принеси ко мне».

Едва он окончил сей приказ, как трубка исчезла, и прежде, нежели я мог помыслить о сем странном приключении испросить у него о сем им сказаном Халдероне, трубка была возвращена, и мой товарищ принялся опять за свое упражнение.

Он не столько для удовольствия своего продолжал курить трубку, сколько для того, чтобы удивить сим меня. После сего, вставши, мне сказал: «Я беру на себя твой караул, а ты ступай и отдыхай, будь благоразумен и не опасайся ничего, а после мы увидимся».

И так я пошел, имея наполненную голову новых и странных воображений, кои я уповал уведать от Соберана. Увидев же его на другой день, несказанное желание имел, дабы узнать от него сию тайну.

Я предлагал ему тысячу вопросов, из коих иные он опровергал, а на другие ответствовал подобно Оракулу. Потом спросил я у него, в каком он находится законе. На что он ответил, что он последует закону