Шрифт:
Закладка:
Ворох мыслей, вперемежку со страхом и накатывающейся усталостью. Хорошо, хоть Сара рядом, безмолвная, держит меня за руку. Не плачет как другие. Другие тоже не плачут, скорее всхлипывают и утирают слёзы. Плач раздражает наших конвоиров.
Нас привели в помещение, где я увидел знакомые лица, мужчины и женщины, сидящие на полу. Понурые, напуганные, грязные, некоторые со следами побоев. Тут же несколько семей воссоединилось, ничто не смогло удержать мальчиков и девочек, бросившихся к своим родителям, ни крики солдат, ни их сильные, цепкие руки. Полились слёзы, и радости, и отчаяния, всё вместе. Заплакали и те, кто не увидел среди этих взрослых своих родителей. Меня толкнули на пол. Сара прижалась ко мне.
— Что им от вас было нужно? Я не понимаю для чего?
— Я слышал их разговоры. Обрывки фраз. Мне кажется, они обезумели. Я знал, что Сопротивление состоит из ярых фанатиков, но эти зашли ещё дальше. Что-то настолько выбило из них всю человечность и рациональное мышление, что фразы «они готовы на всё» тут было мало. В их рядах произошёл раскол, я так и не понял почему. Просто догадался, что виденные мною убитые солдаты, пали от руки своих же товарищей. По коротким фразам понял, что некоторые из них взбунтовались и отказались подчиняться, самые преданные устроили резню, попутно напав и на нас, гражданских, давших им кров и пищу. Думаю, они не хотели просто уйти, они хотели уничтожить своих бывших сослуживцев, осмелившихся на поступок, который не могли сделать они сами. Остановиться. Уверен глубоко в душе, эти люди хотели прекратить войну, забыть её как кошмарный сон, не все, но кто-то… вполне возможно. Однако их реакция и ожесточённость была тем выше, чем сильнее они понимали, что это можно сделать, можно прекратить борьбу, сложить оружие, отказаться от своих взглядов. Это только придавало им сил. Злило. Выводило из себя. Что называется, «слетели с катушек»…
Может, я зря их оправдываю? Может, там остались только действительно испорченные люди, без надежды на пробуждение. Те, про кого говорят «безнадёжный». Не мне судить. И не в том состоянии. Но ярость возникает во мне, когда я вспоминаю, с какой лёгкостью они убивали людей, часто безоружных, слабых, и даже… не жалели детей. Пока мы там сидели, один мужчина рассказал мне, что Мистер Пэн и другие, а также, примкнувшие к ним бойцы Сопротивления, контролировали ту часть монастыря, в которой находился склад с нашими припасами и водой. В суматохе и неразберихе многие погибли, многие разбежались, спасая жизни, кто-то взял оружие и сопротивлялся. Большинство, особенно семейные, защищали своих детей. Другие хотели пробиться туда, в «большую детскую», в надежде, что с их чадами всё в порядке. Кто-то, как он, попал к ним в руки. Его жена и дочь прятались в обеденном зале, вместе с остальными женщинами и детьми, а также, стариками. Он сказал — «я не знаю, как это могло случиться». Не знал и не понимал этого и я.
Простите меня за бессвязный рассказ. Я обычный человек, не привыкший к таким стрессовым ситуациям. Не герой.
— Всё в порядке, я слышу главное.
— Да. Конечно…
— Продолжайте. Правда, всё хорошо.
— Ну… мы всё ещё были там. Стрельба то нарастала, то стихала. Суетились солдаты. Двое из них схватили девочку лет десяти, сидящую недалеко от нас и потащили куда-то, трое мужчин вскочили и попытались им помешать. Но что сделаешь голыми руками против тех, у кого оружие? Одного ударили в живот, а другого и вовсе застрелили, пока он пытался бороться с ними. Тело, оставили где есть. Всё это на глазах у детей. Я попытался прикрыть Саре глаза, но…
Потом вокруг закричали «правительственные войска, метрополия». Ещё больше суеты, ещё больше пальбы. Если я думал, что страшное уже случилось, то это было только начало. На нас перестали обращать внимания. Оставили двух или трёх охранников, остальные убежали. Что же там твориться, думал я? Что теперь будет?
Солнечный свет проник в узкие окна нашего помещения. Наступил рассвет. Где-то далеко или совсем рядом шёл бой. Понятия не имели мы кто одерживает верх и есть ли вообще этот верх. Просто сидели и жались друг к другу.
Ну а потом, чтобы показать, что судьба играет в Юнхэгуне свою жестокую игру, появился последний участник тех событий, не разбирающий кто свой, а кто чужой, глухой к мольбам и крикам — яркий свет, горячий ветер и гром, от которого хотелось закрыть уши.
Янис Анил
— Мне понравилось в монастыре. Аура спокойствия и безмятежности, окружала его. Люди просто жили в своём маленьком затерянном мирке. Пусть лишённые многих благ современной цивилизации, пусть обособленно и скромно, но спокойно и размеренно. Бегала детвора, работали взрослые, что-то чинили, таскали или просто беседовали. Я видел маленький, ухоженный цветник, яркое пятно среди угрюмых скал и камней. Обычные радости, скромная красота, на которую эти люди находили время и силы. Оттого, наверное, и слышался смех, появлялись улыбки, люди шутили. Как же я отвык от этого, там мне ярко представился дом, давние друзья, университет…родители. Как они там? Понимаете, я перестал выходить с ними на связь. Сам не знаю почему. На Самуи во время лечения, как-то появилось мимолётное желание связаться с ними, но быстро прошло. Я так и не позвонил. Жалел себя, копался в своих проблемах, начисто позабыв о тех, кто меня любил и ждал. Страдал сам, не задумываясь, как спится матери и как болит сердце у отца, живущих в полной неизвестности о моей судьбе. Эгоистично. Даже подло… Я забыл, что существует другая жизнь, а здесь увидел, как она может прорости и окрепнуть даже на голых скалах.
Радости Тома не было границ. Наше фантастическое везение воссоединило его с сыном. Вот как желание побеждает обстоятельства, вера и стремление, способны творить чудеса, а иначе как чудом это не назовёшь. Джейк здесь, живой. Он справился. Есть ли более весомое подтверждение отцовской любви?! Думаю, нет. Наш рассказ, его рассказ о приключениях и сложностях, встреченных на пути сюда, приводил слушателей в умиление, даже вызывал восхищение. «Поступок сильного человека» — говорили они. «Я всего лишь отец» — отвечал он скромно.
Ну а я встретился там со своими товарищами. Как бы ни