Шрифт:
Закладка:
Любопытным примером невольной недоделанности советского режима даже в самые лучшие его времена может служить следующий эпизод.
Странным образом, в момент полного расцвета коммунистического строя у нас оставался в неприкосновенности один пережиток капитализма — извозчики. В то время, когда ничего нельзя было ни купить, ни продать; когда всякие услуги оплачивались исключительно по тарифным ставкам; когда все люди, мужского и женского пола, были либо мобилизованы, либо на службе у государства, — в это время все же разрешалось всем и каждому нанимать извозчика и условливаться с ним о цене на основах самого вольного соглашения.
— Чем объяснить такую непоследовательность? — спросил я однажды у одного чина «Губтрамота». Отчего вы не национализируете извозчиков?
— Видите ли, — задумчиво ответил мой собеседник, — мы попробовали, но выяснилось одно большое затруднение. Когда людей не кормят, они отчего-то все же продолжают жить. А когда лошадей не кормят, они непременно умирают. Оттого мы и не национализируем извозчиков.
* * *
В этот заключительный период у нас успел, наконец, вполне оформиться и административный аппарат советской власти. Был избран совет рабоч. депутатов, и выделенный им из своей среды «Губисполком» сменил засидевшийся у нас временный орган — «Губревком».
Совет — центральный орган всего организма большевистской власти, основа нашей конституции и fundamentum regnorum[140]. Совет дал имя всему в России, — самой республике, всем ее учреждениям, деньгам, программе, идеологии. В этом понятии и термине мы имеем один из редких случаев, в которых Запад заимствует у России политические идеи.
А вместе с тем, с первого же момента большевистской власти советы играли фактически весьма незначительную роль в политической жизни. В описываемую эпоху их значение совершенно сошло на нет. Как от многого другого в большевистской системе, от власти советов осталась одна только вывеска.
Выборы в Киевский совет состоялись, кажется, в начале 1921 года. Во всех советских учреждениях и предприятиях были для этого созваны собрания служащих, на которых от имени местной комячейки предлагалась сначала общеполитическая резолюция, а затем список кандидатов в совет. Там, где председателем собрания был коммунист, он вносил эти предложения и спрашивал: кто против? Обычно таких смельчаков не находилось. Спрашивал: кто воздержался? — и несколько дрожащих рук поднималось вверх. Тем избирательные собрания в большинстве случаев и заканчивались. Там, где некоммунистическому большинству удавалось провести председателя из своей среды, выборы проходили уже не столь упрощенно. Обыкновенно в этих случаях коммунисты, находившиеся повсюду в ничтожном меньшинстве, заключали блок с беспартийными, и при блоковом соглашении выговаривали для своих кандидатов число мест, которое бы не роняло престижа руководящей партии.
Меньшевики и эсеры были по возможности отстранены от участия в выборах: большинство их активных деятелей предварительно арестовали, а в отношении самих «соглашательских» партий подняли такую травлю, что выбирать после этого в совет открытого меньшевика или эсера оказывалось небезопасным для избирателей.
В конце, концов, в совет (в Киеве, как и во всей России) прошло подавляющее большинство коммунистов и некоторое количество беспартийных (кажется, последних было в киевском совете процентов двадцать). Что собой представляла эта «фракция беспартийных», никто не знал и не узнал. В всяком случае, это была запуганная фракция.
Тех немногих меньшевиков и эсеров, которые каким-то образом все же оказались в киевском совете, в одном из первых заседаний торжественно исключили из его состава. При этой расправе новых монтаньяров с новыми жирондистами беспартийные воздержались от голосования.
При полном отсутствии политической жизни, выборы в совет внесли у нас некоторое оживление. Но о самом совете забыли немедленно после того, как он был избран. Руководящие круги провели через совет выборы в Губисполком, в состав которого прошел in corpore[141] прежний Губревком с Яном Гамарником в качестве председателя. После этого совет собирали только для больших оказий, вроде торжественных приемов каких-нибудь заморских делегатов на съезд III Интернационала или для празднования годовщины заговора Бабефа.
Ни малейшего влияния на администрацию и политику совет не имел. Последним председателем Киевского Губревкома и первым председателем Губисполкома был, как я уже сказал, Ян Гамарник. Перед ним этот высший пост губернской администрации занимал Ветошкин, а перед Ветошкиным — Иванов. Смена высшего начальства каждый раз сопровождалась более или менее фантастическими слухами о ее причинах. Вероятно, подобные же слухи возникали в провинциях Древней Персии, когда Великий Царь менял своих сатрапов. Так как жизнь становилась у нас все тяжелее и тяжелее, то, естественно, прошлые времена и прошлое начальство вспоминали всегда со вздохом. Смену начальствующих лиц чаще всего объясняли чрезмерным либерализмом отставляемых. Иванов, по слухам, ушел будто бы потому, что противился повальным обыскам, Ветошкин — уже не припомню вследствие какого свободомыслия. Когда же, наконец, бразды правления получил Ян Гамарник, то между губернск. комитетом комм. партии и Губ. Рев. комитетом установилась персональная уния: Гамарник был председателем обоих комитетов.
После этого всякие междуведомственные трения прекратились. Наша административная практика стала верным стереотипом московской ряби.
Чека от времени до времени давала о себе знать расправами с людьми, заподозренными в участии в гражданской войне на стороне враждебных большевикам армий. Спорадически происходили расстрелы так называемых спекулянтов и валютчиков. В остальное время чрезвычайка развлекалась «борьбой с бандитизмом».
От времени до времени у нас затевались повальные обыски для так называемого изъятия излишков. На население, при посредстве районных и домовых «комбедов», налагались различного рода вещевые повинности. А раза два или три снова поднималась гибельная волна выселений.
Последний раз в мою бытность в Киеве выселяли весной 1921 года, уже при наличности нового курса и начале новой экономической политики. Выселяли целые дома для вселения в них рабочих, которых хотели хоть чем-нибудь ублаготворить. Выселяемые дома были населены по преимуществу членами профсоюзов, то есть теми же рабочими. И получалась довольно дикая картина: членов одного профсоюза выселяли и разоряли в угоду членам другого профсоюза. Выселяемые жаловались в Рабоче-крестьянскую инспекцию и в народный суд. Но туда были даны надлежащие директивы из наркома и жалобы оставлялись без последствий. Выселения были вскоре приостановлены, так как оказалось, что нет желающих вселяться
