учили петь национальный гимн в школе или где-либо еще. Они даже не знают, почему его поют. Когда новобранцы впервые слышат национальный гимн на базе, они называют его “песней сумо” [гимн исполняют на праздниках и соревнованиях, поэтому многие школьники ассоциируют его не со страной, а только с конкретным видом спорта]». Отсутствие патриотизма у японской молодежи старшие военнослужащие видят в том, что «эти молодые люди не знают своей истории». Отвечая на вопрос о недостатке у подчиненных исторических знаний, командир базы полковник Като также предположил, что молодое поколение рядовых военнослужащих не получило никакого образования в области новейшей истории Японии и уж точно понятия не имеет о роли в этой истории ИАЯ: «Следовательно, они ничего не знают о ИАЯ».

Однако не все новобранцы так наивны и невежественны. Учитывая то, что Вульф Канштайнер [Kansteiner 2002] говорит о взаимосвязи между событиями и их увековечиванием, следует подчеркнуть, что некоторые молодые военнослужащие ассоциировали музеи на базах прежде всего со своими дедами, которые воевали в составе ИАЯ или, по крайней мере, жили во время Азиатско-Тихоокеанской войны. Канштайнер напоминает нам о правдоподобии таких связей, указывая на то, что физическая и социальная близость к прошлым событиям и их последующая рационализация и мемориализация не обязательно должны совпадать. Естественной прямой связи между реальным и тем, что хранится в памяти, нет. С одной стороны, коллективные воспоминания могут исключать события, сыгравшие важную роль в жизни членов сообщества. С другой стороны, социально и географически далекие события могут быть присвоены в целях идентичности группами, не участвующими в развитии этих событий [Kansteiner 2002: 190]. Во многих случаях дедушки являются единственными членами семьи, которые приветствуют вступление своих внуков в ряды Сил самообороны. Следовательно, некоторые новобранцы рассматривают музей на базе как представление опыта своих дедов и поддержку их собственного решения присоединиться к вооруженным силам.

Возвращаясь к оценке сержантом Коно роли музеев на базах в патриотическом воспитании юношей и девушек, чье историческое образование никогда не касалось ХХ века, не говоря уже о временах японской агрессии в Азии, остаются сомнения, действительно ли музеи создают некое понимание современной японской (военной) истории. Несмотря на то что память каждого народа имеет свой характер, предупреждает Хэкинг [Hacking 1995: 211], не следует заблуждаться, полагая, что коллективные воспоминания фиксируют групповую идентичность и отличия. Однако что они успешно укрепляют в новобранцах, так это ощущение, что история глубоко проблематична и ею не так-то легко гордиться. Выпускники НАС и другие присоединившиеся к Силам самообороны лица сообщают, что они получили понимание национальной безопасности только во время службы в вооруженных силах. Некоторые утверждают, что они стали гордиться Японией, хотя, по их собственным словам, до вступления в Силы самообороны и социализации внутри коллектива сослуживцев у них не было гордости за свою страну. Другие уверены, что выпускники НАС особенно осведомлены о военном прошлом Японии и относятся к нему настороженно. Утверждая, что Япония остается под контролем Соединенных Штатов, часть офицеров присоединяются к Ассоциации в честь духов павших героев. Однако в целом, как и мужчины в других организациях, потенциальные новобранцы и военнослужащие озабочены своей карьерой – в данном случае в системе Сил самообороны. Как показывают вотивные таблички, упомянутые в начале этой главы, люди часто молятся о продвижении по службе. Они надеются на профессиональный успех. Даже в полуанонимной сфере желаний, выраженных на вотивных досках, они не высказывают желания присоединиться к традиции японских воинов – предков, почитаемых в храме Ясукуни, или когда-нибудь повторить подвиги этих мужских духов на службе нации.

Эпилог

Мы основываем наше планирование на «наихудших сценариях», а затем приходим к выводу, что живем в мире, где необходимо привлечь огромные ресурсы, чтобы предотвратить их реализацию.

[Cohn 1987]

Война всего лишь изобретение, а не биологическая необходимость.

Маргарет Мид

В 1899 году Япония впервые была приглашена на международное собрание Великих держав. Ирония этого приглашения на Гаагскую мирную конференцию состояла в том, что ее место на этой коференции было завоевано успехом Японской императорской армии (годы существования – 1872–1945) в Китае – точно так же, как ее статус великой державы был потом создан в 1905 г. победой над Россией. Примерно сто лет спустя, 26 января 2006 года, японские газеты сообщили, что все части СССЯ «благополучно [вернулись] домой после исторической миссии в Ираке», положив конец двум с половиной годам первого с момента их основания в 1954 году развертывания вооруженных Сил самообороны в зоне боевых действий, пусть даже и для небоевой гуманитарной операции (Japan Times, 2006, 26 января). В течение нескольких месяцев законодатели бились над трудным вопросом о назначении даты возвращения войск, потому что, как и во всех международных миссиях Сил самообороны, их защищенность была связана с присутствием рядом войск других союзных стран. В Ираке особенно важное значение для СССЯ имела британская армия, поскольку она отвечала за поддержание безопасности на юге Ирака, включая район Эс-Самава, где были развернуты подразделения СССЯ. Как выразился один чиновник МОЯ: «Мы хотим любой ценой избежать того, чтобы стать первой страной, которая объявит о своем уходе» (The International Herald Tribune, 2006, 20 мая). Странным образом напоминая о приглашении на Гаагскую мирную конференцию, миссия в Ираке повысила международный авторитет Японии и укрепила связи с ее самым близким союзником – США. Мировая пресса отмечала превращение Японии во «взрослую нацию» или даже «нормальное государство», а ее вооруженные силы – в «настоящую армию»[106].

В этой книге я исследовала прямые последствия беспокойства о нормальности японского государства и его вооруженных сил для отдельных солдат, для их понимания того, что «нормальный» или «настоящий» военнослужащий собой представляет. На протяжении большей части эпохи после окончания Второй мировой войны экзистенциальным вопросом для тех японцев, чья жизнь пронизана военными правилами, ценностями и интересами, было то, как они должны воспринимать свою военную службу и отношения с военной организацией, которая готовит их к боевым действиям, с одной стороны, и их исключительный опыт небоевых операций, запрещающих применение насилия, с другой. Вероятно, больше, чем военнослужащие любой другой страны мира, японские военные чувствуют беспокойство по поводу того, как должным образом нести службу; часто они проявляют осознание своей замаскированной идентичности как обученных воинов и практикующих гуманитарных работников, спасателей, инженеров, строителей и разнорабочих[107]. Как я подчеркивала на протяжении всей книги, влияние озабоченности и тревоги по поводу «нормальности» и «зрелости» японского государства и его вооруженных сил на отдельных солдат постоянно подкрепляется их повседневным опытом. Эти размышления вызывают беспокойство и двойственное отношение к тому, что значит быть «нормальным» и «настоящим» солдатом и выполнять свой долг. Здесь и «нормальное», и «реальное» возникают из опыта и повторения, а также из восприятия японскими солдатами того, что они сами и солдаты других военных учреждений делают и как они это делают. Важно иметь в виду, что смысл и значение нормального военного поведения являются историческими в двух отношениях: на них влияют более крупные исторические перемены, такие как разрыв между роспуском в 1945 году Императорской армии Японии, которая вела войну, и основанием в 1954 году в соответствии с так называемой мирной конституцией (хэйва кенпо) Сил самообороны. Но на это военное поведение влияют также менее масштабные истории отдельных лиц, таких как военнослужащие Сил самообороны, которых я описывала на предыдущих страницах.

Представление средств массовой информации о Японии как о «взрослом государстве» предполагает, что