в качестве политика он не боялся его употребления» и мечтал создать бомбу «величиной с грецкий орех». Качество бомб (фактически ручных гранат) было настолько высоким, что постоянными заказчиками Красина стали не только боевики РСДРП, но и эсеры, особо хвалившие изделия инженера и использовавшие их для взрыва дачи Столыпина в Аптекарском переулке в августе 1906 года и ограбления банка в Фонарном переулке, где ими было похищено свыше четырехсот тысяч рублей, значительная часть которых в «знак благодарности» была передана большевикам.

Историческая справка

Сталинград, Великая Отечественная война. «…Время и внезапность – два важнейших фактора успешного маневра штурмовой группы. „Дом железнодорожника“ был атакован в десять часов утра. Для броска атакующие группы командира Елина располагали тремя минутами. Это было время, оставшееся с момента последнего выстрела пушки и последней очереди пулеметов по огневым точкам противника до момента возможного оживления этих огневых точек.

Бойцы ворвались в дом еще до того, как противник оправился от губительного огневого воздействия. Через тридцать минут пали все очаги сопротивления этого опорного пункта, был взят первый пленный, а гарнизон, состоявший из двух рот пехоты и роты тяжелого оружия, полностью уничтожен. Таково значение фактора времени.

…Ночью бойцы гвардии старшего лейтенанта Седельникова атаковали „Г-образный дом“ без предварительного огневого воздействия. Одна за другой штурмующие группы врывались в этот дом через окна, на ходу бросая туда гранаты. Противник не мог сделать ни одного выстрела. За двадцать минут атакующие прошли треть шестиэтажного здания, занимавшего два квартала. Таково значение фактора внезапности».

15 мая 1902 года. Чита

Поезд, следующий из Москвы в Маньчжурию, прибыл в Читу восхитительным весенним утром. После сырого и холодного апреля май выдался не по сезону теплым. Совсем по-летнему запели дрозды, а на лесных еланях зацвели купавки. В прудах головастики торопились превратиться в лягушек. Спешили на вылет из гнезд самочки муравьев.

На всем этом еще и близко не лежала печать осени, но небо почему-то излучало грусть обреченности. Или, может, так казалось некоторым особо меланхоличным, расположенным к созерцанию и философствованию персонам, прибывшим на железнодорожную станцию Читы. Остальные пассажиры деловито, как мураши, высыпали из вагонов, затопили перрон, озабоченно-хаотично перемещались сами и перетаскивали свой дорожный скарб, приветствуя, прощаясь, благодаря попутчиков за скрашенное в пути время и с разбегу погружаясь в атмосферу сонного города.

Лишь небольшая группа путешественников, выйдя из вагона первого класса, никуда не торопилась, с интересом оглядывая привокзальную суету. Точнее, любопытствовал только один, остальные – военные – терпеливо его ждали. Еще раз пробежав взглядом по пестрой, шумной толпе, выглядевшей аляповатым пятном возле белоснежного здания вокзала, гражданский вполголоса процитировал слова архиерея, произнесенные в Чудовом монастыре:

– И самое плохое место могут скрасить честные люди.

Офицеры развернулись налево и вытянулись во фрунт. Сквозь редеющую толпу в окружении адъютантов стремительно шествовал весьма колоритный генерал богатырского роста и телосложения, с бородой и усищами, напоминающий Илью Муромца с картины Васнецова.

– Начальник штаба Сибирского военного округа, генерал Бобырь, – зычно отрекомендовался встречающий. – Рад вас видеть, ваше сиятельство… ваше высочество…

– Полноте, Николай Павлович, – поморщился князь Львов, – революция отменит титулы и сословия. Сегодня мы все – граждане великой России.

При последних словах стоящий рядом с князем поручик с флигель-адъютантским вензелем и тонкими усиками над губой, поморщился, как от кислого лимона, и совершенно бесцеремонно влез в разговор старших по званию и по возрасту.

– Что с генералом Сухотиным?

– Командующий войсками Сибирского военного округа, к сожалению, отказался поддержать революцию и в настоящее время находится под домашним арестом, – торопливо отчитался Бобырь, испуганно переводя глаза с поручика Романова на Львова и обратно, не понимая, кому он должен рапортовать.

– Спасибо, Николай Павлович, – не обращая никакого внимания на великого князя, похвалил генерала Львов. – Принимайте на себя командование и озаботьтесь вооружением прибывающих революционных подразделений.

Перрон уже опустел, на нем остались только обладатели прибывших и встречающих военных мундиров.

– Все уже готово, – кивнул Бобырь. – На складах округа для вас заготовлено десять тысяч комплектов оружия и амуниции для инфантерии, и три тысячи – для кавалерии, тройной боекомплект. Легкими полевыми орудиями можно укомплектовать артиллерийский полк. Сложнее с крепостными…

– Надеюсь, крепостная артиллерия не пригодится, – перебил генерала Львов. – Мощь революции не в пушечных калибрах, а в духе и силе слова.

Стоящий за спиной великого князя граф Игнатьев не сдержал улыбки: уж очень натянуто звучала эта фраза в сравнении с тоном совещаний военно-революционного комитета, проходивших накануне. Перечень обиженных властью и вступивших в революционную партию «Открытая Россия» полностью совпадал со списком уличенных в казнокрадстве и мздоимстве, составленным Главным ревизионным управлением.

Но Алексей чувствовал и другое: загнанные в угол крысы опасны, а таковых только в Читу прибыло не меньше тысячи. Были среди них знакомые Алексея по Пажескому корпусу и кавалергардскому полку, желающие отомстить за внезапно утерянное влияние и состояние, возмущенные подозрением в коррупции, недовольные потерянными аристократическими привилегиями. Были и просто консерваторы, воспринимающие в штыки все новое, и, самое удивительное, таких было много не только среди дворян. За последний месяц Игнатьев насмотрелся на купцов, на духовенство и даже на крестьян, недовольных новыми порядками, ломающими привычный образ жизни, пусть небогатой, зато спокойной и понятной.

Все это взбудораженное болото, пользуясь появившейся свободой слова, булькало, кооперировалось и стекалось в хорошо организованные частые сети полуподпольных организаций. Накопление сил шло полгода, и он даже не представлял, сколько всего штыков и сабель могут выставить мятежники… Добровольно взвалив на себя обязанности фельдъегеря при князе Львове, известном узкому кругу как доктор Фальк, Игнатьев в общих чертах представлял масштабы заговора, но все равно поручика иногда брала оторопь при виде фамилий и адресов, по которым надо было доставить шифрованные сообщения и векселя первоклассных британских и американских банков. Чувствовалось, что лондонский Сити не поскупился на «частные пожертвования» для демократизации России, и в деньгах мятежники стеснения не знали.

Дважды за всю свою службу «почтальоном» Алексей позволил себе задержать конфиденциальную корреспонденцию: письмо киевскому генерал-губернатору Драгомирову, которого хорошо знал и уважал отец, и пакет адмиралу Рожественскому, отправляющемуся командовать Черноморским флотом. Игнатьев два дня носил корреспонденцию в своем портфеле и только после одобрения контрразведки, скрепя сердце, отправил получателям, изменив кое-какие даты. Зачем это нужно Ставке, узнавать было некогда, не у кого, да и незачем: своих забот хватало.

В Иркутске через старинного и надежного друга отца Игнатьев передал в контрразведку и лейб-жандармерию очередной полный и подробный отчет об услышанном и увиденном за время путешествия из Лондона в свите великого князя Бориса Владимировича. Документ о готовящихся забастовках, диверсиях на заводах и Транссибе, о