Шрифт:
Закладка:
Хотя не было ни малейшей надежды на то, что с нее снимут обвинения в оказании сопротивления представителям законности и правопорядка и бегстве, Чворктэп была уверена, что ей удастся доказать наличие смягчающих обстоятельств и она отделается легким или даже условным сроком.
– Если правосудие здесь такое же медленное, что и на Земле, – сказал Саймон, – нам придется потерпеть в этой заднице, по крайней мере, месяц. Или два.
На самом деле терпеть пришлось целых десять лет.
С тем же успехом могли проваландаться и все двадцать, если бы не представляли собой особый случай. Собственно, причиной столь вопиющей волокиты была одна вещь. А именно закон, гласивший, что каждый заключенный, прежде чем быть выпущенным на свободу, должен быть полностью реабилитирован.
Вторая причина, почти такая же важная, что и первая, заключалась в строгом соблюдении законов. На Земле полиция закрывала глаза на многие вещи, не видя в них особой беды. Пожелай они арестовывать всех, кто плевал на тротуары, нарушал правила уличного движения или совершал адюльтер, это означало бы арестовать все население. Для этого не имелось достаточного количества полицейских, а даже если бы и имелось, они все равно работали бы спустя рукава. Потому что это означало невероятное количество бумажной волокиты.
А вот гулгеасиане считали иначе. Зачем нужны законы, если они не соблюдаются? И зачем их соблюдать, если правонарушитель отделается лишь легким испугом?
Более того, чтобы защитить обвиняемых от самих себя, никто не имел права чистосердечно признать свою вину. Что означало, что даже дело о нарушении правил парковки рассматривалось в суде.
Когда Саймон входил в ворота тюрьмы, за решеткой содержалась восьмая часть населения, и еще одну восьмую составляли надзиратели и администрация. Добавьте к этому еще одну восьмую в лице полиции. Налоги, уходившие на поддержание местной Фемиды и мест заключения, были просто чудовищными. Что еще хуже, за неуплату налогов вы могли запросто загреметь за решетку, а заплатить их многие просто были не в состоянии. Но чем больше людей томилось в тюремных камерах, тем непосильнее становилось налоговое бремя для тех, кто оставался на свободе.
– В равнодушии к правосудию есть своя польза, – изрек Саймон.
Когда Саймон угодил в тюремную камеру, экономика дышала на ладан. Когда его дело дошло до рассмотрения в суде, она пребывала на грани полного краха. Случилось это потому, что гигантские корпорации перенесли производство в тюрьмы с их дешевой рабочей силой. За счет доходов тюремных предприятий финансировалась предвыборная кампания обоих претендентов на президентский пост, а также выборы в Сенат – а все для того, чтобы эта система оставалась в силе. В конце концов, правда всплыла, и «избранник народа», его предшественник и главы многих корпораций тоже отправились за решетку. Впрочем, новый президент тоже не чурался взяток. По крайней мере, многие так думали.
Тем временем отношения Саймона и Чворктэп окончательно испортились. Не считая часовой прогулки в тюремном дворе, они не имели возможности поговорить с кем-то еще. Провести рядом друг с другом медовый месяц – что может быть прекраснее? Для молодоженов. Но стоит продлить его хотя бы на неделю, как люди начнут действовать друг другу на нервы. Более того, Саймон утешал себя игрой на банджо, при звуках которого Анубис жутко завывал, а у совы начиналась диарея. Чворктэп постоянно жаловалась на жидкое совиное дерьмо.
После трех лет к ним подселили еще одну пару. Но не потому, что тюремное начальство сжалилось над ними и решило скрасить их одиночество. Просто в тюрьмах не осталось свободных камер. Первую неделю Саймон и Чворктэп были в полном восторге – у них, наконец, появились собеседники, и это пошло на пользу их собственным отношениям. Но затем эта пара, которая постоянно ссорилась между собой, тоже стала действовать им на нервы. Дело в том, что Синванг и Чупрат, как их звали, вели разговоры только про спорт, охоту, рыбалку и новые направления моды. Кроме того, Синванг не могла находиться рядом с псом – точно так же, как Чворктэп рядом с совой.
Под конец их пятилетнего пребывания к ним подселили еще одну семью. Это на какое-то время слегка ослабило напряженность, зато прибавило тесноты. Это была полноценная семья – муж, жена и трое их детей в возрасте восьми и пяти лет, и одного года. Будмед и Шаша были преподавателями в колледже и, по идее, интересными собеседниками.
Увы, Будмед преподавал электронику и для него существовали лишь две наиважнейшие в мире вещи, инженерия и секс. Шаша была врачом. Как и для ее мужа, для нее существовали только две вещи, ее профессия и секс, и она не читала ничего кроме медицинских журналов и гулгеасианского эквивалента «Ридерз Дайджест». Трое их детей не знали никакой дисциплины, а значит, жутко донимали всех сидельцев. Кроме того, такая скученность отрицательно сказывалась на сексуальной жизни всех и каждого.
В общем, это был полный кошмар.
Саймону повезло больше других. То, что он когда-то считал великой обузой, обернулось для него благом: он всегда мог уйти в себя и поговорить со своими предками. Его любимыми собеседниками были Улугу, доисторический человек, живший около двух миллионов лет до нашей эры, Кристофер Смарт, безумный поэт, живший в XVIII веке; Ли Бо, китайский поэт VIII века; древнегреческие философы Гераклит и Диоген; любовница Карла II Нелл Гуин; Пьер Л’Ивронь, французский цирюльник XVI века и неистощимый кладезь скабрезных шуток; Боттичелли, итальянский художник XIV–XV веков, и древнегреческий художник Апеллес, живший в IV веке до нашей эры.
Увидев глазами Саймона Чворктэп, Боттичелли пришел в восторг.
– Просто копия женщины, позировавшей для моей картины «Рождение Венеры»! – заявил он. – Как там ее звали? Ладно, в любом случае она была отличной моделью и весьма хороша в постели. Эта твоя Чворктэп прямо-таки ее близняшка, разве что выше ростом, красивее лицом и лучше сложена.
Апеллес был величайшим художником античности. Это он написал Афродиту Анадиомену, богиню любви, рождающуюся из морских волн. Картина была утрачена, но Боттичелли создал свою на основе имевшихся описаний.
Саймон представил художников друг другу, и поначалу те даже подружились, хотя Апеллес и посматривал на Боттичелли несколько свысока. Апеллес был убежден, что никакой варвар-итальянец не способен тягаться с греком по части искусств. Затем, однажды Саймон спроецировал в голове Апеллеса мысленную копию картины Боттичелли, чтобы он мог взглянуть на нее. После чего Апеллес воспылал страшным гневом и наорал на Боттичелли, что, мол, его картина совершенно не похожа на его, Апеллеса, оригинал.
