Подарок — деревянная статуэтка лежащей на стоге сена болонки (что вдвойне обидно!). Снизу, на подставке, приклеена бумажка с надписью «1 месяц». Мне вручили «Черную метку», и таймер стремительно тикает! Домой возвращались вместе с Таней, мамой и маленькой сестренкой — для нее у нас есть вполне удобная, помещающаяся в «Москвич», коляска. На подружкиной груди — значок ВЛКСМ, на моей — такой же, а у мамы значка нет, но она — всамделишный член КПСС. Следующее звено партийной эволюции. Наша комната украсилась выданным на линейке комсомольским флажком, и все дружно немножко отметили с утра испеченным тортом, отвлекаясь на бесперебойно поступающие звонки друзей, родных и знакомых — поздравляют с получением без пяти минут обязательной для всех плюшки. Но все равно приятно!

Подкинутая Фурцевой на «заценить» англоязычная адаптация «Миши» возымела свои плоды, и утром второго сентября меня с первых в новой школе уроков (а я хотел хотя бы по разику на каждом предмете появиться!) вызвали в Минкульт, знакомиться с представителем выбранного для меня Конторой издательства — французом из Librairie Hachette. Ниче против не имею, это в дополнение к тому, что меня не спрашивали.

— Бонжур, месье Клавье, — поприветствовал вежливый полиглотический мальчик низкорослого (почти с меня), носатого и смуглого черноволосого кудрявого худого мужика средних лет.

Кристиан Клавье, как актер из чуть более далеких времен.

— О, бонжур, месье Ткачёфф! — ответил он, мы пожали руки.

Встречу модерирует Борис Николаевич Полевой, которому помогают переводчик (из КГБ) и юрист-«международник» (тоже из КГБ). Мне дали почитать контракт, и дяденька юрист даже вежливо пояснил мальчику, что СССР получает десять тысяч долларов за том, и как это для страны хорошо. Все с ними ясно.

— Нам нужна половина всех доходов от всего! — отодвинув контракт, обозначил я расценки. — Имею ввиду книги, игрушки, публикации в журналах, продажа прав на экранизации и все прочее.

Взрослые лица родные погрустнели, лицо иностранное вытянулось.

— Я прекрасно представляю коммерческий потенциал своих книг, месье капиталист, — объяснил я. — И за фиксированную оплату работать принципиально не буду — ни с кем и никогда. Нормы прибыли в тысячи процентов я вам обеспечить не смогу, извините — придется делиться.

— Мы договаривались не так, — грустно посмотрел француз на КГБшников.

— Но вы же не со мной договаривались, — развел я руками и обратился к своим на родном языке. — Простите, товарищи, я не зазнался, но так продешевить — просто преступление перед Родиной! Уважаемый гость представляет издательство, которое продает книжки по всей Европе, Британии и США. Ну какие там десять тысяч? Доходы будут миллионными — таких книг в мире больше, уж извините, нет. Очень вас прошу выбивать в дальнейших сделках как можно более высокий процент вообще отовсюду и не бояться потерять контракт — на место одного жадного встанут двое более договороспособных.

— Я отказываюсь! Пятьдесят — это слишком много! — влез француз. — Могу предложить пять, но это — всё, потому что ни один из наших авторов столько не получает!

— До свидания, — улыбнулся я. — Надеюсь, приятные впечатления от поездки в СССР немножко компенсируют вам потраченное время.

Оскорбленно фыркнув, книгопечатный жадина поправил галстук и покинул кабинет в сопровождении КГБшника-переводчика, который на прощание окинул меня укоризненным взглядом.

— Борис Николаевич, это же никуда не годится. Получив немного мелочевки, мы на много лет уступаем французам возможность «доить» нашу интеллектуальную собственность все время контракта — десять лет. Да это буквально грабеж! Никогда, ни для кого нельзя соглашаться на фиксированные деньги. Пятьдесят-не пятьдесят, но хотя бы треть должна отходить нам. Пусть даже в моменте мы получим меньше, на долгой дистанции такой подход принесет несоизмеримо большие плоды. А за месье Клавье не переживайте — если он в ближайшие дни не придет сам, придут другие. Давайте попытаемся выбить как можно больше — это создаст прецедент, когда нам отстегивают от всей души, но все равно имеют хороший доход. Дальше договариваться станет гораздо проще. За Занавесом меня потихоньку начинают узнавать — пока как композитора и в связи с трагедией, отнявшей у нас Леонида Ильича. Узнаваемость торговой марки «Сергей Ткачев» будет только нарастать, следовательно — дорожать. Мы же не торопимся, и можем себе позволить поудить рыбку пожирнее.

— Ты все равно у нас что хочешь творишь, — добродушно буркнул Борис Николаевич.

— Извините, что немножко через вашу голову прыгаю, — пользуясь случаем, извинился я. — Просто Екатерину Алексеевну мне о чем-то просить намного проще, чем вас.

— Да все понимаю, — отмахнулся он и обратился к юристу. — Тимофей Степанович, вы как считаете — прав Сережка?

— Боюсь, выбора у нас все равно нет, — вздохнул он.

Хорошо, когда вокруг одни понимающие люди!

Глава 20

Свершилось! Не Конвенция и не «Грэмми», но прорыв воистину велик — едем на «Мосфильм», встречаться со Станиславом Ростоцким, которого назначили «Биму» в режиссеры. Актер Вячеслав Тихонов в деле, так что за итоговый результат не переживаю — получится точно не хуже оригинала из моей реальности. И цветной! Цель — подписать бумажки и идти делать что хочу, потому что толку с меня там все равно не будет. Снимать — значит снимать «свое», с позиции режиссера. Меня туда, конечно, пустят, но пока рано — сначала использую полученное разрешение слушать лекции во ВГИКе, заимею славу производителя годных сценариев, и можно чего-нибудь попробовать выдать — благо время есть, и особо вкусные фильмы протухнуть не успеют. По пути поделился с Вилкой историей о неосторожности:

— Меня еще в самом начале Екатерина Алексеевна спросила, кого в режиссеры хочу. А я ей без задней мысли и брякнул, что кто угодно, кроме Ролана Быкова — «Айболит-66», мол, из детского фильма в артхаус превратил, а мне такого не надо. Хорошо, что догадался, чего это баба Катя такая сразу задумчивая стала — чуть не минусанул талантливому человеку карьеру ненарочно.

Виталина рассмеялась.

— Но ничего — объяснил, что я это вообще-то в хорошем смысле, так что товарищ Быкову и дальше снимать дадут.

— А он ведь даже не подозревает, что ты его чуть не угробил, — вздохнула Вилка.

— Такая вот житуха — девяносто девять процентов угроз безобидно пролетает над головой ни о чем не подозревающего индивида, — вздохнул и я.

В