К чуждым брегам Ахерона[36], в могильный,

Всех усыпляющий мрак.

Сетуя на свою судьбу, она говорит:

Смерть уведет меня, полную жизни,

Смерть приготовит мне брачное ложе,

Свадебный гимн пропоет.

Волнуется весь амфитеатр, охваченный жалостью к Антигоне; слезы дрожат на глазах у многих зрителей. Антигона призывает граждан в свидетели того, что гибнет неповинной. Снова является Креон. Он приказывает страже увести Антигону. Веря в свою невинность, веря, что она совершила веление богов, уходит Антигона. В последний раз восклицает она:

О город родной,

О великие боги отчизны,

Без вины умираю! Старейшины

И вожди, и народ, посмотрите,

На какие страдания, какой человек,

Дочь владыки, меня, обрекает за то,

Что почтила я волю бессмертных!

Хор, провожая своим пением Антигону, говорит о непобедимой силе рока:

От нее спастись не могут

Ни твердыни, ни войска,

Ни сокровища, ни в море

Ударяемых волнами

Стаи черных кораблей.

Нет никому спасения от рока. Он всех настигает так же, как настиг он несчастную Антигону. Даже бессмертные боги не избегнут рока; и над ними царит он. Но пред зрителями появляется новое лицо. Ведомый отроком, идет слепой прорицатель Тирезий. Он говорит Креону о тех зловещих предзнаменованиях, которые прочел он в жертвах. Великими бедствиями грозит он Креону. Боги не принимают жертв. Но Креон непреклонен; он в безумном гневе говорит, что не предаст Полиника погребению,

Хотя б орлы Зевесову добычу

Кровавую на небо унесли

До самого подножья Олимпийца…

Креон упрекает Тирезия, что в его душе нет правды; он даже решается назвать «святую речь пророка» подкупной. Тирезий тогда открывает ослепленному Креону, какую кару богов готовит он себе. Тирезий говорит:

Но близок час, Креон,

Когда твой дом наполнят стоны женщин

И вопль мужей; восстанут города

Враждебные, где птица, пес голодный

Иль зверь кусок добычи проносил,

И осквернял тяжелый запах трупа

Святой огонь семейных алтарей.

Как в цель стрелок, тебе я прямо в сердце

Кидаю стрелы гнева моего,

И ты от ран их жгучих не спасешься!

Теперь ужас охватывает Креона; он зовет слуг, он торопит их спасти заключенную в подземную гробницу Антигону. Он сам спешит туда, к гробнице, чтобы спасти ее. А хор славит в гимне великого Вакха, он зовет его на помощь:

К нам, о чадо Зевса!

К нам, о бог, предводитель

Пламенеющих хоров,

Полуночных светил

С шумом, песнями, криком

И с безумной толпою

Дев, объятых восторгом,

Вакха славящих пляской,

К нам, о радостный бог!

Но поздно. Входит вестник. Он объявляет, что рок, который то возносит человека на недосягаемую высоту, то свергает его, постиг и Креона. Гемон, сын его, погиб. Из дворца выходит жена Креона Эвридика. Она молит сказать ей все, ничего не скрывая. Тогда вестник рассказывает, как погибла Антигона, сама лишив себя жизни, и как Гемон не перенес гибели невесты и бросился на свой меч. В отчаянии уходит несчастная мать Гемона. А вдали виден Креон. Он идет с трупом Гемона на руках. Это уже не прежний гордый властитель Фив: и его сломила неумолимая сила рока, и он наказан за то, что выше воли богов поставил свой закон. В отчаянии винит себя Креон в гибели сына. Полный скорби, восклицает он:

О жестокое, непоправимое

Дело рук моих! Вот,

Вот чего я достиг!

Даже самая жизнь кажется Креону ненужной теперь, бесцельной. Но еще удар ждет его. Ведь неумолимый рок до конца карает того, кто пренебрег ради своего закона законом богов. Жена Креона Эвридика не перенесла гибели сына: своей рукой пронзила она себе грудь острым мечом, и в дверях дворца виден ее труп. В невыразимой скорби, в полном отчаянии Креон восклицает:

Горе, о горе мне!

Я содрогаюсь от ужаса!..

Лучше бы кто-нибудь, сжалившись,

Сердце пронзил мне мечом!

Нет исцеления

Мукам моим.

И зовет Креон смерть:

Где ты, желанная?

Смерть, я зову тебя! Где же ты?

День бесконечного отдыха,

День мой последний, приди!

Пусть не увижу я

Солнца вовек!

Смерть теперь – милость для Креона. Но хор отвечает ему:

Оставь мольбы и знай: спасенья нет;

Для смертного – судьба неотвратима.

Слуги уводят Креона. Разом потерял он все; «страшная кара богов» пала на голову этого властного, гордого царя Фив. И хор фиванских старейшин поет:

Стремишься ли к счастью ты – прежде всего

Будь мудрым и воли бессмертных,

О смертный, вовек не дерзай преступать

И верь, что за дерзкие речи

Постигнет безумца великая скорбь

И мудрости поздней научит.

Кончилась трагедия, но зрители сидели недвижными; они как бы оцепенели. Глубокая тишина царила в амфитеатре. Все были поражены необычайной силой трагедии. Многие сидели, опустив голову, многие плакали, кое-где слышалось даже сдержанное рыдание. Пред всеми зрителями, как бы воочию, предстала неумолимая, неизбежная сила грозного рока, и все они преклонились пред этой силой. Но вот послышался как бы глубокий вздох, какое-то движение волной прокатилось по рядам амфитеатра. Это движение все росло и росло; оно ширилось и захватывало все больше и больше зрителей. И дрогнул весь амфитеатр от восторженных криков. Как гремят волны в бурном море, так гремела толпа в амфитеатре. Это был необычайный восторг, необычайный подъем. Все вскочили с места, всюду видны были восторженные лица, всюду звучало имя великого Софокла, его славили, его хотели видеть.

Но вот встал архонт-эпоним. Награды должны были быть присуждены сейчас же: этого требовал обычай. Судьи написали на табличках имена трагиков по порядку достоинства их трагедий и имена хорегов. На всех табличках первым стояло имя Софокла и того хорега, который руководил постановкой хоров в трагедиях Софокла. Под гром приветственных криков вышел Софокл. Спокойно приблизился он к архонту-эпониму, а тот передал ему почетный знак победы – венок. Такие же венки получили и хорег, и