Накануне Дня Всех Святых Лондон был окутан туманом. Когда Элеонора покинула особняк Гранборо, она словно шагнула в серую пустоту. Бредя по ней, девушка видела улицу вспышками: лошадей, продавцов кофе, брошюры, брошенные ей чьими-то бестелесными руками, торговца мехом, который, как девушка была уверена, продавал перчатки с кошачьей подкладкой. Элеонора зашагала вперёд. В руках у неё был свёрток занавесей для балдахинов. Невидимые крики торговцев доносились из тумана, словно вой призраков. Да, не стоило ей слушать сказки Ифе. В особняке Гранборо хватало и собственных призраков.

Когда Элеонора вернулась, она замёрзла, была перепачкана, а платье покрывал тонкий слой влаги, чуть почерневший и липкий от угольной копоти. Она развесила занавеси по перилам, чтобы проветрить, и прокралась в библиотеку. Холод просочился до самого нутра. Подхватив дневник путешествий по Азии – сейчас она редко бывала в настроении для сказок и тех желаний, которые они вызывали, – девушка присела у огня и начала читать, отчаянно пытаясь представить, что ей тепло. Когда она сдалась, на улице уже совсем стемнело, а по пустым коридорам эхом разносился звон ножей и вилок. Сунув книгу обратно на полку, Элеонора подхватила занавеси и пыталась представить свет в степи, пока шла по выстуженному коридору к комнате Чарльза.

Сбросив туфли и фартук, Элеонора опустилась на колени на кровати Чарльза. Занавеси были такими тяжёлыми от влаги, словно их вытащили из реки. Подняв ткань над головой, Элеонора попыталась навесить кольцо на ближайший крюк, но это было всё равно что пытаться повесить поток воды.

Огонёк свечи затрепетал, и она вспомнила рассказы Ифе о sluagh. Конечно же, девушка знала, что то были просто сказки, – но разве не пришли бы sluagh как раз в такой момент, когда она оказалась одна в темноте, спиной к двери?

– Элеонора?

Девушка вскрикнула и спрыгнула с кровати. Обернувшись, она увидела в дверях Чарльза, который подмигнул ей. Девушка с облегчением привалилась к кроватному столбику.

– Прости, – сказала она. – Я полагала, ты ужинаешь.

– Позволь мне помочь.

– Нет, нельзя. Миссис Филдинг узна…

– Я не пророню ни слова, – улыбнулся Чарльз.

Элеонора сдалась и показала ему ряд крючков на внутренней части каркаса для балдахина. Забравшись обратно на кровать, девушка начала развешивать ткань. Чарльз последовал её примеру. Элеонора сосредоточилась на том, чтобы нанизывать кольца на крючки. Волосы растрепались и с каждым движением сползали всё ниже на шею. Что же скажет Чарльз, если её волосы рассыпятся по плечам?

«Сосредоточься», – велела она себе.

Краем глаза она различила вспышку белого – Чарльза в одной рубашке, ослепительного в свете свечей. Когда он успел снять сюртук? И видела ли она его раньше таким? Наверное, да, но тогда это не имело значения. И каково будет увидеть, как он неспешно снимет свои накрахмаленные «доспехи»?

«Сосредоточься».

Матрас двигался в такт шагам мужчины, и девушка вместе с ним. Они словно плыли на плоту по бескрайней глади океана, только вдвоём. Когда Чарльз поднимал руки, девушка слышала шорох ткани занавесей по шёлку его рубашки.

«Сосредоточься».

Их руки были всё ближе. Нужно было думать об этом раньше, нужно было догадаться. Их руки встретятся в темноте и тишине, и это будет не похоже на все прежние касания.

«Сосредо…»

Рука Чарльза коснулась её руки, и он не отнял ладонь.

Развешивая занавеси, они замкнули себя внутри, словно в небольшом тёмном ларце. Холод, сырость, голод – всё это осталось по ту сторону занавеса. Элеонора не могла заставить себя впустить их. Да, было бы безопаснее, если б впустила. Она ведь должна была думать о своей репутации. Элеонора не станет исключением… к ней отнесутся как к Лее и всем остальным девушкам прежде. Но сейчас Элеоноре не хотелось считаться ни с холодом, ни с голодом, ни с угрозой увольнения.

– Элеонора?

– Да?

– Могу я кое о чём спросить?

– Конечно.

– Ты считаешь меня злым и безнравственным?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

Он откашлялся:

– С тех пор как свадьба отменилась, мне столько раз говорили, что я, должно быть, обезумел. Но я ни слезинки не проронил по Фелисити и не уверен, что когда-нибудь пролью. И каким человеком это делает меня? Каким…

Элеонора протянула руку, коснулась его щеки кончиками пальцев, чувствуя под ладонью короткую щетину. У Чарльза перехватило дыхание. Девушка подумала обо всей доброте, которую он проявлял к ней, обо всём, что они потеряли и что разделили. И она знала, что может сказать только одно.

– Чарльз, – прошептала Элеонора. – Ты не злой и не безнравственный…

Его губы на её руке. Её пальцы в его волосах. Его ладонь скользнула по её талии, а её пальцы коснулись шёлка его жилета. От страха закружилась голова – она ужаснулась силе собственного стремления… но, когда их губы встретились, Элеонора поняла, что уже никогда не сможет уйти.

Было три часа ночи. Дом вокруг скрипел и щёлкал, и во сне Чарльз притянул Элеонору ближе. После нескольких лет сна на матрасе, похожем на мешок с булыжниками, спать на лёгкой перине Чарльза было сложно. Каждый раз, когда девушка закрывала глаза, ей казалось, что её унесёт прочь.

Она посмотрела вверх, на балдахин.

Всё же она впала во грех, как когда-то Ева. Погубила себя.

Но Элеонора не чувствовала себя погубленной. «Быть погубленной» – это что-то болезненное, что следовало оплакивать. Совсем не похоже на то, что она испытывала сейчас. Это оказалось странным чувством облегчения – отбросить все заботы и пропасть в его объятиях.

Элеонора знала, что ей должно быть стыдно. Ей следовало драматично прижать ладонь ко лбу, мило сокрушаться, а затем броситься с моста, как все девушки в бульварных романах. Но заставить себя стыдиться она сумела, только когда представила, как миссис Филдинг распахивает шторы балдахина и с криком вытаскивает её из постели. Насколько это вероятно?

Чарльз пробормотал что-то, уткнувшись в подушку. Изгиб его плеча был едва заметен в полумраке.

И чего же ей стыдиться? Даже у принца Уэльского были любовницы, а некоторые из них были титулованными леди. Три года в помещениях для прислуги научили Эллу прекрасно понимать, что происходит между мужчинами и женщинами. Раньше были лакеи, которые прятались в каретном дворе с хихикающими горничными. Позже были продавцы, ждавшие у задних ворот с охапками цветов. Некоторые из них женились на служанках, некоторые нет, но, похоже, никто не возражал.

Конечно же, миссис Филдинг узнает об этом, но лишь тогда, когда сама природа сделает невозможным скрывать последствия. Это грозит мгновенным увольнением, без рекомендаций. И это беспокоило Элеонору гораздо больше. Её лицо вспыхнуло, когда она вспомнила, как миссис Филдинг отзывалась о Лее. Вспомнила измождённое лицо подруги и запах, исходивший от её юбок. Семья, похоже, не приняла её – Лея однажды рассказывала о них, и её брат-евангелист не произвёл впечатления снисходительного человека. Одному Богу известно, где она спала и как находила крышу над головой.