Шрифт:
Закладка:
— В чем дело, Королев?
— Бес его знает! Сам приволок, в Лютцене валялся брошенный… Знаю их немного. В блокаду с катеров к нам присылали, по нашему мнению, барахло машина.
Он все еще копошился в затворе. Втаскивать пулемет в окоп — уйдет время. Елкин это сразу понял. Да и окоп узок. Под горой, будто учуяли заминку, началась ускоренная перебежка. На лбу у Королева вспухла ижица. ДШК был надежной защитой, и теперь уже все в траншее с тревогой поглядывали в эту сторону, Елкин чувствовал эти дальние взгляды, захолодевшей щекой.
— Вот… кажется! — Королев показал на торчащий в станине обрывок брезента, в который, видно, заворачивали пулемет при транспортировке. Может, засосало кусок в выхлопную камеру, поршень не движется, иначе что же?
В следующий момент он неловко перевалился за бруствер, но Елкин вовремя схватил его за полу, рванул назад. Щит не мог прикрыть такую глыбу, как Королев. Верная мишень, погибнет, и без толку. Не успеет. Это или что-то еще, в чем он не отдавал себе в то мгновение отчета, толкнуло его наружу, под широкий щит.
Не так уж он оказался широк. Голова и то не вся спрятана.
— Камеру отвинти и пощупай в середке, — прошептал Королев. — Отведи шток.
Но Елкин уже и сам понял, что нужно, словно только и делал всю жизнь, что ремонтировал эти проклятые ДШК, хотя всего-то раза два собирал их на курсах.
Остро, до боли стучало в виске. Он все возился с примерзшей нарезкой, сбивая в кровь пальцы, открытый противнику, всем телом ощущая тугой смертоносный поток, свистевший возле ушей, все выколупывал что-то плотное, мягкое из камеры, пока не ощутил на ладони горячий от пороха клочок, и, все еще не веря, что жив — пока жив, — скатился в окоп. И, только попав в дрогнувшие объятия Королева, прочно нажав на гашетку и ощутив всем своим существом упругую дрожь, понял — не ошибся, порядок.
И тотчас гуще, оживленней затрещало в окопах.
— Закурить бы, — сказал Королев, — по такому случаю. Ну, лейтенант, молодчик…
Елкин, сплюнув, отвел глаза, уступил место Горошкину. Из-за спины Королева к смятой пачке потянулись одна рука, другая, заскорузлые в морозной ржавчине. Пачка на время исчезла, вернулась пустой, и он машинально сунул ее в карман.
Они пошли назад по траншее, поминутно останавливаясь возле ниш с остатками патронных ящиков, и Елкин снова вспомнил про коллектор.
— Лейтенант! — обронил кто-то с сочувственной весельцой. — Голову побереги, не высовывайся.
— А то муха укусит. Железная.
У него вдруг оттаяло, потеплело на душе.
— Чегой-то не идет выручка…
— Сколько сможем — положим, вот и вся выручка. Верно, лейтенант? Вся прибыль…
Он усмехнулся. Теперь он уже был спокоен. И пистолет грелся за пазухой. В нем оставалось шесть нетронутых — напоследок. А в сердце все таяло, таяло.
Притулились в тесном, выдавшемся к обрыву окопчике. Сзади засопел Харчук. Наверное, все время так и не отставал от него. Коллектор теперь виден был весь, со ступеньками — спуском, спрятанными в цементной стенке.
— Чего вы им про подмогу морочили? — спросил Королев, а в глазах его полыхнул странный огонек. Елкин промолчал, огонек потух, и в складках твердого рта залегла усталость. — Сынок у меня на Первом Украинском, не пишет. Ваших лет…
«У него сынок, у меня — мать, у всех кто-то».
Немцы под горой окапывались — летели желтовато-белые выбросы, а с переправы все ползли, подползали к ним, и он подумал: на все про все полчаса-час, а тогда они двинут, попрут. Зябкость прошла в плечах. И нелепая, как во сне, из небытия, сладковатая мысль — доброта ее родила, доброта: отойти, скатиться в лощинку к городку, уступить дорогу, все равно ведь просить не будут. А так — сомнут и даже догонять не станут.
— Королев, передай — беречь патроны. Два пулемета на отсечку, остальным молчать.
Он снова пошел на левый фланг, к ступенькам, прикидывая и так и сяк засевшую в голове придумку насчет коллектора, и тут столкнулся с Лидой. Подумалось: «Сердится, что ли? Удивительно все-таки, люди — они и до конца люди». Она попыталась протиснуться мимо, но замерла, ладонь ее скользнула ему под воротник. Он видел только ее шапку, запачканную щеку:
— Не сердись, — сказала она.
— За что?
— Трудно тебе.
— Как всем.
Молчание. И порывистый шепот:
— Это ведь никогда не забудется… Это утро.
«Если будет кому вспоминать». — Он легонько отстранил ее.
— Давай, Лидок, — нашарив ее руку, прижал щекой, тайком чмокнул. Она, не глядя, нащупала крючок, застегнула ему ворот.
— Совсем забыла… — подняла она глаза, в них не было смятения, только ласка в горькой зеленоватой глубине. И еще озабоченность. — Ветров тебя зовет. Там, в блиндаже.
— Разве его не отправили утром с поляком?
— Не захотел. Своих, говорит, дождусь… Дождется. А может, из-за меня. Я, говорит, люблю тебя. Надо же! Только ты с ним поосторожней. Висок задет. Не видит он. Ослеп.
Он позвал Королева, оставил за себя, сам торопливо скатился по склону к блиндажу. Навстречу ковылял старшина с туго набитым вещмешком.
— Вот, — сказал, — сухой паек несу, нарезал по порциям. Возьмите свою.
Елкин отмахнулся.
— Немец живой, — сказал старшина, — за ранеными ходит. Я его определил.
Он не сразу понял, что за немец, только у самого блиндажа увидел тощую фигуру с отмороженным носом. Пленный прополаскивал в снегу старые бинты.
Возле блиндажа мирно жевала запряженная в двуколку лошадь, уткнув морду в мешок.
Из бункера пахнуло тяжким духом. Стонали раненые. Те, кому было полегче, сидели, прислонясь к стене, маячили огоньками цигарок.
Он не сразу разглядел носилки в углу с горбатившейся под плащ-накидкой фигурой. В бликах коптилки лицо Ветрова было непривычно белым, и на нем неестественно блестели черные пятна глаз с золотистыми, как в стекле, точками.
Губы его шевельнулись.
Елкин скорее почувствовал, чем услышал голос, нагнулся.
— Как, держитесь?
Он кивнул.
— Может, еще выручат, не дрейфь.
Елкин снова кивнул и улыбнулся.
— Ты меня прости, если что. — Рука Ветрова выпросталась. Он пожал ее, уложил обратно. Но рука бессильно выпала из-под накидки.
— Извини, слышь… Лидку побереги.
— О чем разговор.
— Да, еще оставь гранату. Сюда, под бок.
— Брось. Чего мелешь?
— Оставь, оставь… Вот так. Спасибо.
Голова чуть заметно кивнула. Сомкнулись ресницы, только сейчас Елкин заметил, что они длинные, как у девчонки. Тихо, стараясь не задеть чужие ноги, попятился к выходу. И стал взбираться по скользкому склону, забирая левей, пока не выполз к траншее, как раз над коллектором. Труба внизу была защищена
