передние лапы Холодовскому на грудь. В горле у пса рокотало рычанье. Пёс готов был рвануть человека зубами, если тот шевельнётся. Холодовский и пёс смотрели друг другу в глаза. А потом пёс глухо залаял, призывая хозяина.

40

Река Инзер (III)

Митя сидел в тени, привалившись спиной к стальному катку мотолыги. Каток был чисто промыт речной водой, и Митя не боялся испачкаться. А даже если бы испачкался — ну и что? Мите это было безразлично. Он устал от своего плохого самочувствия. От тошноты, головокружения и смутных видений. Он словно бы раздвоился: сидел, думал — и бредил наяву.

Откровения Алика Арояна только усилили чувство раздвоения. Был один мир, ублюдочный и циничный, в котором спецназ искал беглую каторжанку, под берёзами лежали отравленные мертвецы, а соперники поймали их бригаду в ловушку… И был другой мир, технологичный и мутагенный, где селератным излучением подстегнули фитоценозы, где грубо вторглись в природу человека и покалечили устройство общества… Понятно, что катастрофа являлась лишь следствием прежних заблуждений. Понятно, что на уродстве жизни вырастали поганки бесстыжего обогащения. Понятно, что всё было щедро залито ложью. Но он, Митя, вынужден был существовать сразу в обоих мирах, ни с каким не пребывая в согласии. Тут поневоле начнёшь сходить с ума. Тут борешься уже не с жестокостью и несправедливостью, а с собственной шизофренией. Здесь не руководствуешься сочувствием к другим людям — здесь отстаиваешь цельность своего рассудка. Здесь жаждешь не добра, а здравого смысла.

Серёга видел, что Мите сейчас худо. Серёгу это беспокоило и напрягало. Он вглядывался в лицо брательника, с тревогой узнавая себя самого.

— Чё, опять херово, Митяй? — спросил он. — Это ты дозу словил, когда на мопедах ездили. Давай тряпку намочу, на башку положишь.

— Давай, — согласился Митя.

Обычно чужие беды вызывали у Серёги лишь насмешку превосходства. Он считал себя поумнее других и верил, что не попадёт ни в какие передряги. Но Митя — он был точно таким же, и с ним стряслось хрен знает что. Выходит, и с ним, с Серёгой, такое тоже возможно?.. И Серёга вдруг почувствовал себя Митей — как ему одиноко здесь и непонятно. Конечно, для него тут всё чужое.

Маринка смотрела на возню Серёги с братом и думала о Серёге. Что в нём не так? Что вообще не так? Ей не нравится, что Серёга слишком покладистый? Ей бы хотелось, чтобы её парень был надменным и по-хозяйски властным? Но таким был Харлей, и это её бесило. Или чтобы парень был дерзким и наглым? Но таким оказался Костик, мелкий говнюк. Почему же Серёга-то раздражает?

Потому что он послушный. Слово «послушный» — какое-то не такое, но примерно сгодится… Конечно, Серёга может сунуть в рыло любому козлу, может угнать самосвал-чумоход, вот только это как бы внутри правил. Козлов надо бить, чумоходы — ничьи. И правил Серёга не нарушает. А она, Маринка, нарушает. Мечтает стать бригадиром, и это не по правилам. Бабы не бывают бригадирами. И Серёга просто не видит её мечты, не принимает всерьёз. Тот же Холодовский, когда пошёл стрелять «спортсменов», просто отмахнулся от неё, от Маринки, будто она и вправду была мухой, а Серёга только рад был. Он, как и все, считает, что не дело для девки биться с врагами. Или руководить бригадой. Приспичило в командировки ездить — так ездий как тётя Лёна при дядь Горе, кто мешает?.. Просто Серёга — да он как все: ничего особенного!..

Маринка полулежала в тени решётки, подстелив под себя куртку, грызла соломинку и смотрела на реку, на дальний утёс. Солнце склонялось к синему хребту, вздыбившему горизонт; тени ельника на берегу дотянулись до воды. Шумел перекат. Бригада бездельничала и ждала Холодовского. Егор Лексеич влез в кабину харвера — типа что-то выяснить там по навигатору — и по-стариковски задремал. Серёга перебрался поближе к Маринке.

— Злишься ещё? — негромко спросил он.

— Отвянь, — лениво ответила Маринка.

Серёга прищурился на солнце.

— Не было у меня ничё с теми девками на экскаваторе, — сказал Серёга. — Мне только ты нужна, Маришка. А что караулил как мудак… Ну, согласен, я мудак. Надо было их на хуй послать, а я затупил. Но чё это меняет-то?

Маринка вздохнула и перевернулась на другой бок — спиной к Серёге.

Серёга тоже вздохнул: опять эти девчачьи обидки ни на что.

— Не будь терпилой, Башенин, — через плечо бросила Маринка. — Тебя за другими даже не видно. Это ты — или насрано? Не понять.

Серёга побагровел от оскорбления.

Алёна в это время на берегу речки мыла миски и ложки, Талке досталось отчищать котёл песком и травой. В кармане кофты у Алёны загудел телефон. Алёна распрямилась, вытирая руки о полотенце, что висело у неё на плече. Номер был незнакомым. С экрана улыбался молодой бородатый мужик.

— Алёна Вишнёва? — уточнил он. — Ну, здравствуй, Алёна. Я Алабай.

Алёна растерялась.

— Знаешь ведь, кто я, да? Егорка, ёбарь твой, тебе, наверно, объяснял.

Алёна наконец сообразила, что ответить:

— А мой мужчина — не твоё собачье дело!

— Эт-т точно! — Алабай улыбнулся ещё шире. — У меня разговор к бригаде, только без твоего мужчины. Позовёшь людей? Я наберу через пять минут.

Экранчик погас. Ошарашенная Алёна еле дошла до мотолыги, умолкший телефон она держала на ладони как улику.

— Эй, ребята, — окликнула она бригаду. — Подите ко мне…

Алёна поставила телефон на крыло мотолыги и прислонила к фаре. Бригада потихоньку подтянулась к Алёне, даже ленивый Калдей появился.

— Смотрите, кто сейчас позвонит…

Алабай позвонил ровно через пять минут.

— Хорошо, что все тут, — оглядев бригаду Типалова, сказал он. — Включи запись, Алёнушка. Думаю, потом пожелаете переслушать… Короче, я — Алабай. Моя бригада тоже едет на Ямантау. Мы вам конкуренты.

— Хуяренты вы! — заявил Костик и глумливо заржал.

Алабай это проигнорировал.

— Мы уже зажали вас на реке, и деться вам некуда, — продолжил он. — И я всё про вас знаю. Сколько вас, какое вооружение, кто на что способен…

Бригада подавленно молчала. Вильма впилась взглядом в экран телефона.

— Я предлагаю вам мир, — Алабай сверкнул белыми зубами. — Кто хочет, переходите в мою бригаду. Мне нужны работники. Типалов платит вам по пятьдесят рублей за «вожака», а я буду по сто. Для тупых повторяю — вдвое больше. После командировки все свободны.

Алёна поджала губы, словно бы терпеливо слушала оправдания негодяя.

— Если кто-то не хочет ко мне — сваливайте отсюда. До Татлов пятнадцать километров, пешком по железной дороге дошлёпаете.

— Дак чё, подвези, — не унимался Костик. — У тебя же поезд!

Костика распирала радость, что можно безнаказанно хамить взрослому.

— А если останетесь, то будет бойня, — завершил Алабай. — Оно вам надо?

Бригада молчала — размышляла.

— К предательству склоняете? — наконец поинтересовался Фудин.

— Кого предавать? — удивился Алабай. — Это бизнес, и всё.

— Мы тут на страну работаем, — с превосходством заметила Алёна. — И у нас командир есть законный, Типалов Егор Лексеич его зовут.

Алабай страдальчески поморщился.

— Страна получит вашу продукцию, — с лёгкой издёвкой заверил он. — И законный командир у вас с комбината — Александр Холодовский.

— Он и скажет за нас! — гневно влезла Талка.

— Сами-то за себя вы решить можете?

— А чё вы его слушать не хотите? — Талка обиделась, что Алабай столь пренебрежительно отодвигает Холодовского. — Сам-то ты кто?

Серёгу возмутила самоуверенность Алабая, надо было осадить его, хотя воевать Серёга вовсе не намеревался, даже представить такое не мог.

— Вы на кого залупой полезли? — крикнул Серёга. — Мы же вас, городских, с говном смешаем!

— У нас все преимущества перед вами! — важно сообщил Фудин.

— Мы городских в жопу ебём! — изгалялся Костик.

— Прежде чем делать что-то, подумайте, надо ли! — Алёна говорила тоном учительницы, отчитывающей хулиганистого ученика.

Предложение Алабая Маринка пропустила мимо ушей: бригада должна остаться собой,