Прежде чем наряжаться в платье, следовало, как оказалось, натянуть на себя уйму одёжек – глубоко декольтированный корсаж со сборками и три холщовые юбки с оборками из тонкого льна – они должны были держать объём юбки – хуже, чем кринолин, совсем не так пышно. Но кому нужна особенная пышность? Она чертовски неудобна и красива очень условно.

Ингрид помогла матери облачиться в алое платье, сама затянула на ней все шнурки и ремешки, которые нужно было затягивать горничной, усадила делать прическу. Она легко расчесала её пушистые, истончившиеся со временем волосы и позволила Эльгинн, которая это умела, завить их с помощью нагретого стержня. Алклета сидела молчаливо и смирно, доверяя дочери. Ей было, в общем-то всё равно, что сделают с её волосами, потому что считала себя слишком старой для вычурных причёсок. Она считала, что волосы можно просто убрать под вуаль и не возиться с ними.

Но её дочь думала иначе. Из сундука со своими платьями она извлекла небольшой сундучок и достала оттуда тщательно припрятанные, собранные с трудом всевозможные косметические средства – фиксирующий гель, разные кремы, помаду, пудру и множество маленьких красивых плоских коробочек. Косметику купцы везли сюда как ароматические вещества, поскольку вся она была ароматизирована, а о настоящей косметике здесь пока ещё не знали. Кроме того, коробочки были красивые, а выковыривать из них плотно пригнанные ванночки с сухими тенями и румянами торговцы считали излишним, а часто даже и не успевали посмотреть, что же они прихватили. Ингрид скупала всё, что ей попадалось, из подобных средств, поскольку не знала, удастся ли купцам раздобыть что-то получше. Заказ на всякий случай оставила.

Она развернула мать лицом к свету и принялась осторожно наносить крем. Пользоваться косметикой она умела ровно настолько, насколько любая её современница, но этого было вполне достаточно, чтоб подчеркнуть красоту Алклеты, которая постепенно уходила в глубину взгляда, но всё ещё была заметна. После крема настал черёд пудры, придавшей коже гладкость, которой уже не было, и замаскировавшей часть морщин, а это разом омолодило графиню лет на пять. Ингрид припудрила также шею и грудь матери, ту её часть, которая была видна в вырезе декольте, и снова вернулась к лицу. Она не рисовала его, как было принято в средние века у неё на родине, на маске белил, покрывающих лицо, а действовала по привычному сценарию. Да и работать было легко – всего лишь подчеркнуть бледной помадой линию губ, немного расплывшуюся, но обворожительную тридцать лет назад, всего лишь провести чёрные линии по верхнему веку, глазам добавить выразительности с помощью синеватых теней – в тон платью – всего лишь вернуть на щёки румянец, который притушило время. После этого Ингрид аккуратно уложила завитые локоны и украсила причёску тонким ободком диадемы.

Она сдёрнула платок, прикрывающий бело-золотые кружева и тёмно-синий бархат на груди матери, и залюбовалась результатом. Графиня выглядела не больше чем на сорок пять лет, и было бы меньше, если б она не смотрела так испуганно снизу вверх. Её красота впервые за много лет вернулась в черты – та красота, что способна была покорять молодых и старых в годы её юности.

– Встань, мама. Может, потуже затянуть нижний корсаж? Он плотный, и это не будет заметно.

– Затяни, если хочешь. Но я не понимаю, зачем ты так возишься. И что ты так долго делала с моим лицом?

– Подожди. Повернись. – Ингрид распустила шнуровку верхнего платья и затянула талию нижнего. – Не туго?

– Хорошо. Можно и сильней.

– Не надо. Вот так хорошо. – Она зашнуровала платье, ещё раз критически оглядела мать со всех сторон и вздохнула. – Ну, я не профессиональный визажист, сделала что могла. – И принесла большое зеркало.

Долгие минуты Алклета рассматривала себя, не отрываясь и не произнося ни слова, и Ингрид испугалась, что сделала что-то не так.

– Ты хочешь сказать, – тихо и медленно произнесла графиня, – что это я?

– Да, мам.

Ещё несколько мгновений тишины.

– Да, это я, – прошептала Алклета. – Это я. Но такой я была много лет назад. Боги Всемогущие, как ты это сделала?

Ингрид вздохнула с облегчением.

– Это просто. Я тебя потом научу. Нравится? Вот и хорошо. Поторопимся, отец, наверное, уже оделся и ждёт нас.

– А ты?

– Да мне-то теперь совсем просто подготовиться! – Она уже была наряжена в нижнее платье – бледно-голубое, гладкое, с минимумом отделки – и теперь принялась торопливо натягивать поверх белое, из тонкой вуали, расшитой кружевом и серебряным шнуром. Эльгинн, подбежав, принялась помогать.

Причёску уложили быстро, куда сложней было укрепить в волосах розетки, и пока Эльгинн трудилась над этим, Ингрид, пользуясь маленьким круглым зеркальцем в пудренице, быстро наложила косметику – совсем чуть-чуть, незаметно, только на глаза. Она считала, что достаточно хороша, и раскрашивать ей себя не нужно.

Всё то время, которое ушло у Ингрид на своё лицо и причёску, госпожа Алклета рассматривала себя в зеркале и не могла оторваться. Только один раз оглянулась, когда дочь тоже взялась за косметику, проследила за ловкими, привычными движениями, наносящими краску на веки, и опять отвернулась. Своя внешность занимала её больше.

Один взгляд в отнятое у матери зеркало, пара движений по складкам, и всё, туалет завершён.

– Идём, мам.

Графиня с трудом оторвалась от созерцания своего лица, подобрала юбки и последовала за Ингрид, нервно оправляя локоны. Она чувствовала себя так, словно это был первый в её жизни бал.

Сорглан ждал в гостиной. Он уже успел натянуть сине-зелёный камзол поверх свежей рубашки и даже причесался, хотя считал всю эту возню с внешностью излишней. Естественней всего ему была самая простая одежда, но и в такой, нарядной, он держался уверенно и с должным достоинством в противоположность тем баронам, которые в шелках и бархате напоминают коров под седлом.

Он обернулся и замер. К нему шла его жена, но такая молодая, такая прекрасная, какой он уже почти её не помнил. Он любил Алклету такой, какой она была, и такой, какой стала, но её лицо, дышащее красотой, напомнило ему собственную молодость, а она была ему дорога, как всякому человеку. Алклета рдела под восхищённым взглядом мужа и становилась всё красивее – ничто так не красит женщину, как любовь. Сорглан потянул к жене руки.

–