позором…» «Правительство мы свергли легко и скоро… Остается удержать в руках эту победу». Оратор призывал «сохранить то единство воли и мысли, которое привело… к победе». Существующие разногласия «стушевываются перед той главной задачей, которая еще не разрешена вполне: задачей – создать новую народную власть… Будьте едины в устранении политических споров, быть может, и важных, но сегодня могущих еще вырвать из наших рук плоды победы. Будьте едины и вы, солдаты и офицеры великой и славной русской армии, и помните, что армия… потерявшая это единство… обращается в беспорядочную толпу, и всякая горсть вооруженных организованных людей может взять ее голыми руками…» «Я слышу, меня спрашивают: кто вас выбрал? Нас никто не выбрал, ибо, если бы мы стали дожидаться народного избрания, мы не могли бы вырвать власть из рук врага136. Пока мы спорили бы о том, кого выбирать, враг успел бы организоваться и победить и вас, и нас». «Нас выбрала русская революция, – заключил гордо Милюков. – Мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободно избранные народные представители скажут нам, что они хотят… выбрать других людей, более заслуживающих их доверие… Но мы не отдадим этой власти теперь, когда она нужна, чтобы закрепить победу народу, – упавшая из наших рук, она может достаться только врагу». Оратора прерывают вопросом: «Кто министры? для народа не может быть тайны». «Во главе нашего министерства мы поставили человека, имя которого означает организованную русскую общественность (крики: “цензовую”), так непримиримо преследовавшуюся старым правительством… Вы говорите “цензовая общественность”, да, но единственно организованная, которая даст потом возможность организоваться и другим слоям русской общественности. Но, господа, я счастлив сказать вам, что и общественность не цензовая тоже имеет своего представителя в нашем министерстве. Я только что получил согласие моего товарища А.Ф. Керенского занять пост в первом русском общественном кабинете. Мы бесконечно рады были отдать в верные руки этого общественного деятеля то министерство, в котором он воздаст справедливое возмездие прислужникам старого режима, всем этим Штюрмерам и Сухомлиновым… трусливые герои дней, прошедших на войне, по воле судьбы окажутся во власти не щегловитовской юстиции… Вы хотите знать другие имена? (крики: “А вы?”) Мне мои товарищи поручили взять руководство внешней политикой. Быть может, на этом посту я окажусь и слабым министром, но я могу, обещаюсь вам, что при мне тайны русского народа не попадут в руки наших врагов. Теперь я скажу вам имя, которое, я знаю, возбудит здесь возражения. А.И. Гучков был нам политическим врагом (крики: “Другом!”) в течение всей жизни Гос. Думы. Но, господа, мы теперь политические друзья, да и к врагу надо быть справедливым… Он положил первый камень той победы, с которой наша обновленная и возрожденная армия выйдет из настоящей великой борьбы…» «Когда я в этой зале говорю с вами, Гучков на улицах (?!) столицы организует нашу победу (Гучков как раз в этот момент выехал в Псков. – С.М.). Что бы сказали вы, если вместо того, чтобы расставлять войска вчера ночью на вокзалах, к которым ожидалось прибытие враждебных перевороту войск, пришлось принять участие в наших политических прениях, а враждебные войска, занявши вокзалы, заняли бы улицы, а потом и эту залу? Что стало бы тогда с вами и со мной?!» Упомянув о Коновалове и Терещенко, введенных в министерство в качестве представителей той либеральной группы русской буржуазии, которая пыталась организовать «общественное представительство рабочего класса» (т.е. военно-промышленные комитеты), и ограничившись относительно Терещенки меланхолическим замечанием: «Россия велика, и трудно везде знать всех наших лучших людей», оратор два слова сказал еще о Шингареве и Некрасове, «особенно любимым нашими левыми товарищами». Об остальных министрах оратор умолчал. «Ну вот, кажется, все, что вас может интересовать». (?) «А программа?» – спрашивают Милюкова. «Я очень жалею, что… не могу прочесть вам бумажки, на которой изложена эта программа. Но дело в том, что единственный экземпляр программы, обсужденной вчера (сегодня?) в длинном ночном совещании с представителями Совета Р.Д., находится сейчас на окончательном рассмотрении их… Но, конечно, я могу и сейчас сказать вам важнейшие пункты (шум, громкие крики: “А династия?”)… Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит, но я его скажу. Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен… Власть перейдет к регенту, вел. кн. Мих. Ал. Наследником будет Алексей (крики: “это старая династия!”). Да, господа, это старая династия, которую, может быть, не любите вы, а, может быть, не люблю и я. Но дело сейчас не в том, кто кого любит. Мы не можем оставить без ответа и без решения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе, как парламентскую и конституционную монархию. Быть может, другие представляют иначе, но теперь, если мы будем об этом спорить, вместо того, чтобы сразу решить, то Россия очутится в состоянии гражданской войны и возродится только что разрушенный режим. Этого мы сделать не имеем права ни перед вами, ни перед собой. Однако это не значит, что мы решили вопрос бесконтрольно. В нашей программе вы найдете пункт, согласно которому, как только пройдет опасность и водворится прочный порядок, мы приступим к подготовке созыва Учр. собр. на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Свободно избранные народные представители решат, кто вернее выразит общее мнение России: мы или наши противники…»

В напряженной обстановке того времени выпадами против старой власти, которые даже Суханов назвал «демагогическими», вождь «цензовой общественности» думал защитить самую идею монархии! Он, конечно, только дискредитировал ее во мнении толпы. Политик, считавший, что другие говорят на «неподходящих струнах», не учел того настроения, с которым он может встретиться. По рассказу Милюкова, речь его была встречена многочисленными слушателями, переполнявшими зал, с энтузиазмом, и оратора вынесли на руках по ее окончании. Вероятно, так и было. Настроение разнокалиберной толпы не могло быть целостно. Оратор, выступая от имени нового революционного правительства, говорил об Учред. собрании, как о хозяине земли русской. Но совсем иное отношение встречали его слова о монархии. Историк, по-видимому, очень смягчает, когда упоминает, что «среди шумных криков одобрения слышались и ноты недовольства и даже протесты». В тогдашнем отчете «Известий» сказано так: «Продолжительные негодующие крики, возгласы: “Да здравствует республика!”, “Долой династию!”. Жидкие аплодисменты, заглушенные новым взрывом негодования». По рассказу Шляпникова, – едва ли он был очевидцем, – «Милюков в течение нескольких минут не мог продолжать своей речи…»

Все свидетельства однородны в одном: вопрос, который был как бы затушеван в