и устные распоряжения царя. Заключить «работу» монарха в определенные правовые рамки Петр не мог и не желал – это означало бы ограничение самого принципа самодержавия, закрепленного в Воинском уставе 1716 г.: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен».

Петр провозглашал принципы «разума» и «порядка», по которым должно строиться государство и жизнь его обитателей; личным примером стремился утвердить идеал сознательной службы «общему благу»; но он не представлял себе возможности определения этого порядка (лицами или учреждениями) иначе как по его воле. Юношеские впечатления от заморской «вольности» у Петра остались надолго, но в зрелом возрасте он не мыслил ее применения для своих подданных. Простота обихода, демократизм в общении с людьми самого разного положения, даже пренебрежение традицией лишь сильнее оттеняли его право наставлять их «яко детей» и требовать беспрекословного послушания.

Петр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерманом, с жаром говорил им: «Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Англинская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять. Усматривающий вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому – вы. Полезное слушать рад я и от последняго подданного; руки, ноги, язык не скованы. Доступ до меня свободен – лишь бы не отягощали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны; узда им – закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру».

(Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891. С. 82)

Петр был убежден в том, что его армия – наиболее совершенный механизм управления, и стремился распространить армейские порядки на все государственное устройство. Царь желал, чтобы все дворяне прошли эту школу – если не в полках, то по крайней мере в гражданских канцеляриях.

Указ 1714 г. о единонаследии предписывал не дробить дворянские имения и передавать их только одному из сыновей; безземельные наследники должны были поступать на службу. Этот же закон ликвидировал разницу между поместьем и вотчиной, но одновременно предписывал «не продавать и не закладывать» дворянские земли, за исключением «крайней нужды», то есть прямо ограничивал дворянское право собственности. Другие указы не дозволяли безграмотным недорослям жениться, не разрешали производить в офицеры не служивших рядовыми в гвардейских полках, запрещали не служившим покупать земли и крестьян. Воинский устав был принят как образец для гражданских учреждений и служащих. Должностные преступления чиновников были приравнены к измене, большинство из них карались смертной казнью.

При помощи указов и инструкций царь стремился регламентировать всю жизнь людей, включая сюда даже их личную жизнь и чувства. Подданный «должен был жить не иначе как в жилище, построенном по указному чертежу, носить указное платье и обувь, предаваться указным увеселениям, указным порядком и в указном месте лечиться, в указных гробах хорониться и указным образом лежать на кладбище, предварительно очистив душу покаянием в указные сроки» – так представлял идеал петровского «регулярства» замечательный исследователь эпохи М. М. Богословский. «Отеческий» надзор должен был исключить саму возможность существования сколько-нибудь независимой от государства сферы человеческого поведения.

Основным же инструментом для устройства «регулярной» жизни подданных Петр считал созданную им полицию, в которой видел подлинную «душу гражданства».

В Уставе Главного магистрата содержится настоящий гимн полиции как движущей силе общественного развития: «…оная споспешествует в правах и правосудии, рождает добрые порядки и нравоучении, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное житие отгоняет, принуждает каждого к трудам и честному промыслу, чинит добрых домостроителей, тщательных и добрых служителей, города и в них улицы регулярно сочиняет, препятствует дороговизне, и приносит довольство во всем потребном жизни человеческой, предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улицам и в домах, запрещает излишество в домовых расходах и все явные прегрешения, призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных, по заповедям Божиим, воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках; вкратце ж над всеми сими полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности».

(Законодательство Петра i. М., 1997. С. 445–446)

Возможно, император все же ощущал перенапряжение сил страны: к концу царствования он желал продолжения преобразований таким образом, «дабы народ чрез то облегчение иметь мог». Однако курс на модернизацию «служилого» государства при сохранении сложившихся социальных отношений не изменился. Петр издал указ о «непринуждении рабов к браку», публично осуждал произвол помещиков, продававших крестьян «врознь», что, однако, нисколько не мешало подобной торговле.

Накопленная за столетия русской истории инерция развития все более уменьшала возможности иного, некрепостнического пути. Возможно, воля и темперамент Петра могли подвигнуть его если не на отмену крепостного права, то хотя бы на регламентацию крестьянских оброков и повинностей. Правда, только в том случае, если бы такая идея была признана им необходимой. А этого, судя по известным нам документам и свидетельствам современников, не было. Да и если бы было, не случилось ли бы тогда в нашей истории одним дворцовым переворотом больше? Ведь акция такого масштаба для ее успешного осуществления должна опираться на единство правящей группы, но его не было, как и осознания необходимости подобных перемен.

Образование и «европейский образ жизни» были доступны лишь помещикам – владельцам более 100 душ. Основная же масса дворян (90 %) была мелкопоместной и имела не более 100 душ, а большинство из них (60 %) – всего от одной до 20 душ. Их «имения» совсем не были похожи на барские усадьбы пушкинской поры с их парками и библиотеками. Дворяне первой половины xviii в. свои «университеты» проходили в походах и «баталиях», воеводской и канцелярской службе, где тянуть лямку приходилось до 60 лет и старше. «Во Мценском уезде, в Большом Гороцком стану, деревня Юдино, а в ней двор помещиков, а на помещикове дворе строения: светлица белая да изба черная, между ими сени, посторонь их повалуша, 3 избы люцких пустых, житница с хлебом, а хлеба в ней – ржи молоченой 1 четь, 2 конюшни, баня, 3 житницы порозжие, на гумне помещикове овин, ржи стоячей помещиковы 2 скирда, да скирд гречихи, одонье овса; да в той же деревни крестьян… 2 двора» с 14 человеками крестьян вместе с детьми – вот как выглядело обычное имение такого служаки. Для мелких чиновников и низших офицеров даже такая «деревня» была средством обеспечения при никогда не выплачиваемом вовремя жалованье. При этом закон не гарантировал наследственного владения «недвижимым имением»: описанная выше деревушка Юдино была