Сам я вылетел в Спитак одиннадцатого числа. Вообще-то не хотел лететь. Толку и помощи от моего пребывания там? Я не медик, не профессионал-спасатель. Только лишнее место в самолёте займу, но Машеров был категоричен. Ему требовалось показать, что правительство «держит руку на пульсе» и прилагает все усилия по оказанию помощи. Я, как его доверенное лицо, должен был это продемонстрировать.

Военным бортом мы добрались до Адлера. Оттуда уже вертолётом в Спитак. Летели вчетвером. Большую часть салона занимало продовольствие и ёмкости с горючим. Вертолёту нужен был запас и взять его на месте было неоткуда, а для эвакуации людей этот транспорт наиболее предпочтителен.

Первое впечатление было ошеломляющим. Я же сам писал рекомендации по землетрясениям для газетных статей. Про то, как лучше выбирать место в доме, забираться под стол и так далее. Какие несущие стены?! Какой стол?! Это сплошные развалины! Частично уцелевших домов было единицы. Вместо населённого пункта груды кирпичей и по какой-то причине сохранившиеся крыши. Мой личный помощник взял на себя функции корреспондента и снимал всё на камеру. Сам я щёлкал фотоаппаратом.

— Иван, обязательно потом зафиксируй экипировку иностранных спасателей, — напомнил я.

Мне так и не удалось сдвинуть с мёртвой точки нашу службу. Но для итогового доклада я хотел иметь материалы.

К тому, что увидели, мы оказались совершенно не готовы. Даже с вертолёта масштаб трагедии не демонстрировал того, что было на самом деле. Первое впечатление — никакой организации нет. Кто куда идёт? Где штаб, как добраться? Сохранившееся подобие подъездных путей было забито транспортом. Нас с вертолёта высадили неподалёку от палаток, предоставив дальше самим разбираться. Медики проявили большую организованность. Они лучше знали, кого в первую очередь эвакуировать, и вертолёт тут же был вначале загружен, а затем заполнен ранеными.

Первый день я провел словно в кошмарном сне. Запомнился дым, пыль, скрипящий на зубах песок, а под ногами хруст стекла. Прошло четыре дня с момента трагедии. Многих достали из-под завалов. Погибших раскладывали прямо на улице, прикрыв скудными тряпицами. Запах разложения уже витал в воздухе, а похоронная служба просто не успевала не то что регистрировать, но и вывозить мертвецов. Никто не разбирался чьи это тела, не фиксировал. Иван начал было снимать, чтобы потом передать на опознание, но я его тормознул. Без этого дел хватало.

Хотели пройти к центру, но не получилось, поскольку постоянно слышали:

— Мужчины! Помогите!

Подразумевалось, что мы должны извлечь кого-то из-под завала. Кирки и лопаты несли с собой, но практически везде требовалась сила, соизмеримая с подъёмным краном. Смотреть на то, как люди голыми руками пытаются выкапывать своих близких, мы не могли, потому и подключались к помощи. Невольно выступали на глазах слёзы, когда я видел матерей, продолжавших кутать в одеяла уже мёртвых детей.

Подвозить гробы стали уже к вечеру. Все деревообрабатывающие предприятия Армении получили команду делать гробы разных размеров (сам рассылал распоряжения из Москвы). Их и начали выгружать на окраинах, куда могли проехать грузовики, а люди и сами подходили, разбирали.

К начальнику спасательной службы мы добрались около семи вечера. До этого кидались на помощь, хотя толком оказать её не могли. Не ожидал от себя такого поведения. А ведь знал примерно, какая ситуация ждёт нас, но оказался не готовым к такому горю.

— Не плачут уже, всё выплакали. Слышали, как мало говорят? — скупо пояснял мне Сергей Азарян психологическое состояние людей.

Психологи бы здесь точно не помешали. Но в СССР не было подобной службы. Здесь даже успокоительной валерьянки некому было накапать. Все медики заняты. То, что, к примеру, случилась истерика у крановщика, поднявшего бетонную плиту над школьным классом, никого не волновало. И снова мне припомнились собственные рекомендации по спасению школьников. Сам я не видел, не смог пересилить себя. Иван один сходил.

— Целый класс детей, и всех… разом… — пробормотал он, меняя фотоплёнку.

Толку от моего присутствия в Спитаке практически не было. Поисковые работы, регистрация погибших и выживших будет продолжаться не один месяц. Но что-то для доклада Машерову я собирал. Пригодится на будущее. Прежде всего оказалось, что наши спасатели не умели правильно вытаскивать людей из-под завалов.

Пролежав долго в одном положении, придавленные тела людей не имели нормального кровообращения. И когда их извлекали, циркуляция крови возобновлялась и часто приводила к плачевным результатам. Могли отказать почки или из ран резко начинала течь кровь. Детских медиков практически не было. Те врачи, которые специализировались на взрослых, порой допускали ошибки, обрабатывая маленьких пациентов. В общем, проблем было столько, что описать все невозможно.

Не хватало еды, воды, люди ночевали у костров прямо на улицах. Мы расположились в штабной палатке, но в первые два дня толком спать не могли.

С каждым днём шансов извлечь живыми людей оставалось всё меньше. Декабрь месяц даже в Армении не такой уж тёплый. Тем, кто оставался под завалами без тепла, грозила если не смерть от голода или жажды, то от переохлаждения. Прибывшие иностранные спасатели научили такому способу, как минута тишины: когда смолкает техника и люди слушают или фиксируют приборами.

Спасатели привезли с собой и собак. При мне немецкая команда с ротвейлером отыскала молодую женщину. Самое поразительное, что она была с грудным (живым!) ребёнком. Удивлены были все. Немцы через переводчика стали расспрашивать. Женщина отвечала на смеси русского и армянского языков, я понял, что вода у неё была, но когда пропало молоко, поила младенца своей кровью. Так и спасла малыша.

Помощи прибывало всё больше. Кто-то приезжал на личном транспорте и привозил продукты. Грузовики сновали туда-сюда, доставляя продовольствие и вывозя гробы или просто тела. И, собственно, моё участие уже не требовалось. К тому же Машеров поторапливал и ждал доклада. В штабе была налажена связь и мне передали, что вызывают в Москву для отчёта.

Снова мы заняли место тех, кому эвакуация была важнее, и полетели переполненные тяжёлыми впечатлениями домой.