— Очкарик! — заорал он радостно, словно Горский был единственным человеком в Москве, носившим очки. — Ах ты очкастый интеллигент! — и он повис на беглеце, которому ничего не оставалось, как оттолкнуть его в сторону.

Пьяный упал, издавая истошные крики, тут появился милиционер, а какая-то сердобольная толстуха, указывая на Горского, закричала:

— Это он, это он его толкнул!

Пьяный уже рыдал, а милиционер строго обратился к Горскому:

— Что же вы так себя ведете, гражданин? Придется вас двоих отвести в отделение милиции.

Небольшая толпа любопытных радовалась торжеству справедливости, а милиционер повел пьяного дебила и совершенно растерявшегося Горского к площади. Только тогда Горский пришел в себя.

— Товарищ милиционер, у меня тут дела. Произошло недоразумение.

И он очень твердо посмотрел в глаза милиционеру и вынул удостоверение КГБ в красном сафьяне.

— Что же вы раньше не сказали? — В голосе милиционера слышались заискивающие нотки.

Горский проследовал в метро, доехал до станции «Комсомольская» и вышел на Ленинградский вокзал. Как обычно, у касс стояли огромные очереди и висели объявления, что билетов нет. Столь же тяжелая обстановка была и у касс для военнослужащих, и у касс для героев Советского Союза и кавалеров ордена Славы. Горский заигрывал с вокзальным персоналом, намекал на хорошую взятку в обмен на билет до Ленинграда, однако никто не шел с ним на сделку, объясняя это пятницей, когда все в Москве с цепи сорвались и мчались в славный город на Неве. Зажатый толпою, в плохо сидевшем на нем костюме, в парике и очках, которые уже подвели, он нервничал и ожидал худшего. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь дундук потянул его за волосы! Наконец он плюнул на все и пошел на перрон, с которого отходил ближайший поезд на Ленинград. Часы показывали семь вечера. Он выбрал самую толстую, самую добродушную на вид проводницу и, когда прозвучал последний гудок, подошел к ней и попросился в вагон до Ленинграда за хорошую мзду. Проводница согласилась, но при условии, что он не будет маячить в коридоре, а пересидит в тамбуре. После Калинина она нашла ему место в купе: там выпивали две дамы и один красномордый военный — общество отнюдь не самое блестящее. Все трое пили крепко и активно попытались втянуть в пьянку Горского. Весьма искусно он отбивался от натиска всех троих, особенно сорокалетней дамы, которая явно предвкушала сладострастную ночь, тем более что ее приятельница вскоре залезла с красномордым на верхнюю полку, — что они там проделывали и почему не падали вниз, понять было невозможно. Наконец атаковавшая дама заснула у него на плече, баритонально храпя. Он бережно положил ее на постель, а сам перебрался на свободную верхнюю полку. Вторая пара, к счастью, уже закончила свои акробатические номера и мирно спала, навеки заключив друг друга в железные объятия. Спать он не мог…

Тем временем КГБ отчаянно вел поиски Горского. Деликатно и даже ласково опросили мать и сестру, сам Трохин прибыл к Розанову и выслушал от него лично всю историю визита на квартиру.

— Куда он мог исчезнуть? Может, он у какой-нибудь бабы? — спрашивал Трохин.

— Бежать к бабе за день до приезда жены с детьми! Чепуха! — возражал Розанов. — У меня впечатление, что у него нервное потрясение…

— Ну и что?

— Возможно любое иррациональное действие вплоть до самоубийства! Да, бедняга, наверное, повесился!

«Ну и идиот! — подумал Трохин. — Конечно, он не знает, что Горский — шпион, но все равно… нести такую чепуху…» Он встал и направился к двери.

— Тебя на днях вызовут поговорить об этом деле более детально… — бросил он на прощание бывшему шефу.

Когда Лидии, приземлившейся с детьми в Шереметьево, сообщили об исчезновении мужа, она была так поражена, что не могла вымолвить ни слова. В сопровождении сотрудников КГБ она и двое маленьких девочек были препровождены на квартиру. Там времени терять не стали и с места в карьер начали допрос о жизни Горских в Лондоне: как часто отсутствовал муж? что покупали? были ли лишние деньги? с кем он встречался? как высказывался о советском режиме? не собирался ли остаться в Англии? как часто отлучался из дома по вечерам? В соседней комнате плакали девочки, оставленные на попечение сотрудника, Лидия нервничала, невпопад отвечала на вопросы, и в конце концов все закончилось истерикой.

И угораздило же именно в то раннее утро бригаде уголовного розыска проверить именно тот поезд, на котором ехал Горский. Искали группу бандитов, проверяли документы, пассажиры просыпались и чертыхались. Когда в дверь купе постучали, Горский твердо решил, что на его следы наткнулся КГБ и сейчас его арестуют. Он быстро достал яд, запрятанный в обручальном кольце, перекрестился дрожавшими руками и чуть было не отправил себя к праотцам. К счастью, разбуженные пассажиры начали галдеть в коридоре «уголовный розыск! уголовный розыск!», и это уберегло его от отчаянного поступка. Выдержав небольшой скандал из-за отсутствия билета (милиционеров сопровождал контролер), Горский снова пустил в ход удостоверение КГБ, и его оставили в покое.

— Перекрыть все аэропорты и вокзалы, послать его фотографию в уголовный розыск и во все филиалы КГБ в Союзе! — командовал Убожко.

— Аэропорты и заграничные поезда мы перекроем, а остальное сможем сделать только в понедельник! — ответствовал Трохин, пощипывая усы. — Кстати, я не уверен, что сегодня и завтра, в воскресенье, наши действия будут эффективными — народ отдыхает…

— Это вы… это вы просрали Горского! — бушевал Убожко.

На Московском вокзале в Ленинграде Горский не задержался, часы показывали четыре утра, но еще стояли белые ночи, и на улицах было светло. Он любил Ленинград и на миг забыл, зачем и почему он в этом городе, из такси он с нежностью смотрел на величественные здания Невского проспекта, на милые сердцу соборы.

— Далеко до автобусной станции? — спросил он таксиста.

— А вам куда?

— Рядом с Выборгом…

— Хотите, я вас подвезу? Не слишком дорого возьму…

— Нет, спасибо, у меня денег в обрез… — Горский боялся связываться с такси, ему хотелось раствориться среди людей и не привлекать внимания.

— Иногда в Выборге пограничный контроль, — заметил таксист, зарядив Горского новой порцией страха. — Нужно разрешение…

Данн и Фрей, прибывшие в Ленинград из Хельсинки, уже выезжали из своего консульства в большом фургоне с дипломатическим номером. Задняя часть фургона была загружена дипломатической почтой.

— Ну что же, Питер, по-моему, если нас выгонят из СИС, мы вполне можем пойти в дипкурьеры… — Данн старался бодриться, однако