смерти к богатой жатве этого дня. Большевики наступали без какого либо определенного плана, шли беспорядочно, чувствовалось, что они стремятся лобовым ударом сбить нас с железной дороги и очистить себе путь на Ростов. Обдолбались они, что ли? Или, может быть, напились, обкурились опия или сошли с ума. Им даже не пришло в голову предпринять одновременную согласованную атаку со всех сторон.

Казалось, что врагов неисчислимое множество. Куда бы я ни глянул, отовсюду появлялся новый батальон или бригада, присоединяясь к наступлению на город. Когда красные полчища вошли в Хотунок, то на их броневики и "джихадмобили" из окон и чердаков смертельным дождем посыпались коктейли "Молотова" от наших "охотников". Все автомобили противника загорелись и ярко пылали жаркими кострами, пламя ползло по броне и трепетало на ветру, выбрасывая в небо черные клубы дыма.

Полковник Денисов и я находились у Троицкой церкви. Отсюда вся степная равнина, где происходил бой, была видна, как на ладони. Над нами свистело столько пуль, что трудно было понять, стреляют противники в нас прицельно или нет. С севера напирала огромная темная масса, плотная, как сардины в банке, шеренга за шеренгой медленно и неумолимо двигалась к городу.

Враги усиленно умирали. Наши снаряды пробивали колонны, и огонь винтовок и пулеметов, прореживал шеренги красноармейцев, замедляя уже и без того мучительно медленное наступление. От наших метких выстрелов наступающих красноармейцев откидывало назад под ударами пуль, которые могли бы свалить и лошадь. Я видел, как двоих солдат разнесло в ошметки, когда рядом с ними взорвался снаряд, другой пехотинец кричал, лежа с оторванной по бедро ногой. Некоторые раненые пытались нетвердой походкой продолжать движение.

"Ты не сможешь так сделать, Антонов", - думал я, -"ты, ублюдочный сын бесстыжей матери! На этот раз твой фокус не пройдет, и если ты будешь биться своей упрямой красной башкой о крепость из огня и стали, твою армию разнесут на клочки, ты проиграешь войну и никогда больше не увидишь снова Кремль, ты, чертов тупой болотный житель... Мы заставим Вас заплатить за нашу родную землю такую огромную цену, что безумцу Ленину в пору будет схватиться за голову в своем роскошном кремлевском дворце!"

Несколько поредевших батальонов, в бессильном гневе, оставляя после себя кровавый след на молодой примятой траве, потихоньку, со скоростью улитки, переползали ближе к нашим позициям, к неминуемой смерти, и это переползание грозило кончиться полной остановкой, когда всё, что останется от красной армады смешается с Донской землей. Удобрить землю ублюдками, унавозить землю сучьим племенем!

Но резервные колонны красных, что торопились вступить в бой, были огромны, а орудия у обороняющихся немногочисленны, так что великое множество солдат противника неумолимо продолжили свое движение вперед. Нужен был только еще один последний удар — и тогда большевистские орды заполонят наш свободный город. Я понимал, дирижируя силами обороны, пытаясь уловить момент кульминации битвы, что единственная моя ошибка будет фатальной.

Тем не менее, красные колонны приближались. Комиссары гнали их вперед, и кумачовые знамена ярко сияли над ними, покуда они шли торжественным маршем мимо груд своих мертвецов, погибших в предыдущих атаках. Некоторым из солдат большевиков казалось, что они идут на штурм к самым воротам ада, к утробе сатаны, выпускающей дым, плюющейся смертельным пламенем. Новые атакующие кричали на бегу, подбадривая себя и ждущую их в Хотунке красную пехоту перед последним, высшим усилием. Наши раскаленные пулеметы косили цепи красноармейцев как газонокосилка траву на лужайке.

Люди падали под губительным огнем казаков, но еще больше красногвардейцев подходило следом, чтобы непрерывным людским потоком карабкаться по мертвецам и умирающим и драться на трупах. Они шагали сквозь ужас пулеметного огня, винтовочных и орудийных залпов, шагали по их собственным мертвецам — и было так много мертвецов, что казалось, будто оставшиеся в живых утонут в крови, и наши станичники отступали шаг за шагом, между тем как все больше и больше солдат, подходивших с севера, давили сзади и заменяли людей, падавших под убийственными залпами. Солдаты падали, истекали кровью, кричали от боли, но большая часть красноармейцев упорно продолжала бежать вперед, блестя штыками и вопя свой боевой клич. "Большевики" находились уже настолько близко, что я мог разглядеть заляпанные грязью лица врагов, видел, как на фоне черной от гари и пороха кожи блестели белки их глаз, их расстегнутые и выпущенные гимнастерки. Вопреки почти майской жаре, я ощутил, как холодный пот струится у меня по спине. У меня же людей больше не становилось...

Здесь же на площади перед церковью образовалась огромная толпа из любопытных горожан, не обращавших внимание на нестройный хор свистящих пуль, выстрелов, разрывов снарядов и воплей. Все напряженно следили за боем, и должен сказать довольно сильно мешали нам руководить им.

— На всем юге России еще не бывало такой битвы! — захлебываясь от восторга воскликнул какой-то горожанин, в потертом чиновничьем сюртуке и с козлиной бородкой, радуясь как мальчишка. — Дым от залпов такой густой, словно горит целый город! О, что за день нам предстоит увидеть! Что за день!

Примерно часов в 11 утра из отряда полковника Дроздовского к нам прибыл мотоциклист с донесением. Полковник Дроздовский сообщал нам, что главные его силы подходят к хутору Каменобродскому (примерно около перехода от Новочеркасска) и что весь отряд он отдает в наше распоряжение, а броневик и конно-горная батарея под прикрытием эскадрона, уже должны быть у города и что он просит выслать им навстречу проводников. Видно было, что полковник Дроздовский, чутьем военного угадывая важность текущего момента, со всех ног спешил нам на помощь.

Почти одновременно нам стало известно, что "Северная группа" только утром 25-го, то есть с большим и ничем не оправданным опозданием, выступила из станицы Раздорской в направлении Новочеркасска. Я привязал бы целую банду лживых ублюдков из Ставки к дулам пушек и