Я легла на бок на теплую скалу, подперла голову рукой и все время смотрела ему в глаза.

– Твоей любовницей я не стану никогда, понятно?

Он растерялся.

– Что ты имеешь в виду?

– Если хочешь повторить, ты должен развестись.

Тур, наверно, возразил бы, что все случилось не так быстро, как-никак минуло целое лето, но, так или иначе, он наплевал на сплетни, которые распространились в высших городских кругах, и прошел через скандальный развод с Харриет. Что правда, то правда.

Конечно, ее семья была в ярости, ведь он нарушил брачный обет, вдобавок с бедной восемнадцатилетней девчонкой, уроженкой морально сомнительного севера. Лишь после переговоров между их юристами и блестящим молодым адвокатом Тура, Августом Греве, было достигнуто своего рода соглашение. Тур был упрямым переговорщиком, и «соглашение» заключалось в том, что Харриет получила скромные, но достаточные средства и могла продолжить занятия живописью. Воспитывать мальчика, разумеется, будет мать, тогда как Тур останется экономическим благотворителем и гарантом. Но он именно это и предпочитал. Кроме того, сын унаследует значительную долю фалковских пароходств, которая отойдет ему, как только он достигнет совершеннолетия.

Вот так началась совсем новая жизнь. Я научилась вести себя за столом и правильно одеваться, усвоила, к кому обращаться на «вы», а кого не замечать, ходила в театры и на обеды к консулам, промышленникам, политикам и судовладельцам. Как-то раз мы с Туром на пароходе съездили в Лондон, а дальше сели на паром и поездом отправились в Париж. Города, знакомые только по книгам, сияли мне навстречу. Подростковые мечты обернулись реальностью, моя жизнь стала романом из тех, какими я зачитывалась в юности. И все время, когда Тур прижимался ко мне в парижском отеле и глухо стонал, когда его шершавый язык проникал мне в рот, я думала: если он по-прежнему хочет меня, значит, я победила. И могу делать что хочу.

Однако все было не так-то просто. В богатых городских кругах косо смотрели на женщин, работавших по найму. Писать акварели или сочинять рассказы – это пожалуйста, пока в остальном ты скромная, благоприличная домохозяйка. Я хотела учиться в университете. Хотела впитать все знания мира. И работать тоже хотела.

Тур был категорически против. Зачем мне низкооплачиваемая работа, если я могу просто присматривать за усадьбой, он-то постоянно в отлучках? Это бессмысленно, твердил он. И взамен предложил мне нанять выпускника университета в качестве домашнего учителя, а не «хороводиться с бунтарями и социалистами из „Мут Даг“[67]». Однако мне хотелось как раз чего-то такого. Той весной мне исполнилось девятнадцать. Я окончила гимназию и сдала экзамены чуть ли не тайком.

Я начала действовать наперекор Туру. Как только он уезжал, а уезжал он часто, я отправлялась в город на лекции по экономике или послушать в студенческом землячестве Арнульфа Эверланна[68] и немецких беженцев, а вечером выпить пива. Участвовала в деятельности молодежного союза. Летом 1939-го я поехала в Сунндалсёру[69], в молодежный лагерь, и случившееся там отчасти объясняет, почему сейчас я сижу здесь и пишу.

ОЛЕСУНН-МОЛДЕ

Я лгала Туру. Ложью был не только наш брак. На север я отправилась не затем, чтобы повидать маму: туберкулез, которым она страдала много лет, давно свел ее в могилу, и свидание с мамой было одной из моих выдумок, вроде рассказов, какие я со скуки писала в Хорднесе.

На второй день плавания я беспокойно бродила по судну, кормила и качала на руках Улава. А «Принцесса» шла себе на север. Прибрежная полоса низких зеленых островов и шхер мало-помалу сменилась высокими горами, острыми, как шутовские колпаки и бычьи рога, а прибой, вскипая белой пеной, набегал на бесцветные скалы. Стад и Хустадвика – все опытные каботажные шкиперы боялись этих районов, и не без причины. И фарватеры тут капризные, не шире речки, и подводных камней полно, а на поверхности моря они проступают только как неестественная рябь.

О смерти матери мне сообщил доктор Шульц, телеграммой в Хорднес, я получила ее в сентябре 1938-го: «Дорогая Вера, с прискорбием извещаю тебя…» Я сразу поняла, что случилось, побежала к фьорду и плакала, пока слез не осталось.

Я плакала о ее печальной кончине и не меньше о том, что бросила ее, уехала на юг. Матери жилось тяжело с тех самых пор, как русский моряк однажды вечером в Сволвере сделал ей ребенка, а потом исчез на своем поморском судне. Она была бедна и слаба здоровьем, но воспитывала меня со всем старанием. Снимала комнату у хозяина одного из местных рыбачьих поселков. Работала по мере сил, шесть дней в неделю готовила на обед соленую и нерестовую треску, ну а в воскресенье иногда и рыбные котлеты, крупяной суп – и по сушеной сливе на десерт.

Мне было одиннадцать, когда мама расхворалась. Ночи напролет лежала и кашляла, воздух в комнате наливался тяжестью от ее чахоточного кашля. Сколько раз я находила спрятанные ею носовые платки, полные кровавой мокроты. Прежде она помогала другим ухаживать за скотиной или пособляла в чем-нибудь еще, теперь же нередко просто лежала без сил в постели, а меня выгоняла на улицу.

Ради нее я прогуливала школу. Ведь нам требовались деньги, чужие щедроты имеют предел. Я скоблила полы, и рубила рыбьи головы, и вязала свитера, хотя все мое существо восставало против этой работы, а вечером, если оставались силы, читала при неверном свете свечи.

Книги были для меня единственной возможностью отправиться в широкий мир, с ними я могла путешествовать – прочь из Хелля, прочь из уезда О, вдоль побережья до Рейне и больницы в Гравдале, больше я нигде не бывала, через фьорд, прочь от темноты, и гор, и моря, и людей, которые обзывали меня русней.

Но тот мир, откуда я родом, канул в море, когда я в шестнадцать лет уехала на юг, а со смертью мамы там вообще ничего не осталось. Зато у меня была тетя в Сулихьельме, с которой я всегда поддерживала добрые отношения. И действительно, тетя Герд играла в моем плане решающую роль. Когда пароход придет в Будё, я с малышом Улавом сбегу незаметно на берег, а потом с моим законным разрешением на поездку на руках поеду в Сулихьельму.

Тур уверен, что мы едем к моей матери, и обнаружит мое отсутствие разве что посреди Вест-фьорда.

События первого дня плавания отодвинули мысль о нем