Дальше они обсуждали еще, как вести себя Риккарди, чтобы жена согласилась по-прежнему показываться с ним на публике. До выборов двенадцать дней, и каждая минута предвыборной кампании стоит дороже золота.

– Не думаю, что с этим будут проблемы, – сказал под конец Риккардо Риккарди. – Я для нее царь и бог. Что попрошу – все сделает.

Когда я повесила трубку, щеки у меня горели так, как будто температура подскочила до сорока. То, что я услышала, ничего не проясн я ло. Тол ько наоборот. Что за порок разви ти я был у Карлито? И если даже он был уродом, как тот несчастный человек-слон из фильма, то почему Мильярди решил, что мама ему изменила и что это было бы крахом его предвыборной кампании? Еще: все-таки этот уродец был мальчиком или девочкой? «К счастью, ее больше нет», – сказал Риккардо. Но «макака» может относиться как к девочке, так и к мальчику. И это странное слово, которое взял откуда-то профессор Лулли, – что оно значит? Я никогда и ни от кого его не слышала. Торнатаз? Как оно пишется? И при чем тут ДНК? Может быть, торнатаз – это какая-то наследственная болезнь? Кстати, почему они ничего не сказали о результатах аутопсии?

Я подошла на цыпочках к стеллажу и заглянула в словарь, которым мы пользуемся в школе. «Торнатаза» там не было. И «та́рнатаза» тоже.

Глава шестая

Коломба за всю ночь не сомкнула глаз. Не могла дождаться утра, чтобы подняться наверх и рассказать все Пульче. Раньше ей пришлось бы дожидаться конца каникул, чтобы нарушить запрет отчима, но теперь она решила, что может навещать его «врагов» в открытую.

Время словно застыло на месте. Каждый раз, когда она бросала взгляд на светящийся квадратик будильника, ей казалось, что стрелки не сдвинулись ни на миллиметр. В половине восьмого она спрыгнула с кровати, побежала в ванную и умылась холодной водой. Потом приоткрыла дверь в мамину спальню. Оба, мама и Лео, еще спали. Лео обнимал маму за шею. Липучка валялась, как грелка, у них в ногах. В кухне и в комнате «вампиров» все было тихо.

Коломба оделась. Накинула на всякий случай пальто, туфли не надела, чтобы никого не разбудить. Потом на цыпочках подошла к двери, осторожно открыла ее, выскользнула на лестничную площадку и с туфлями в руках взбежала по лестнице на пятый этаж.

Все утро мы пытались выяснить, что такое торнатаз. Такой болезни никто не знал.

Я решила, что пора рассказать о моем спаренном телефоне Виктору Гюго и Ланчу, и они без лишних вопросов стали искать неизвестное слово в книгах и звонить своим знакомым медикам, разумеется, не объясняя, зачем им это понадобилось. Мы сообщили об этом только «девчонкам».

Оказалось, что даже тетя Динучча никогда не слышала такого медицинского термина.

– Может быть, Коломба плохо расслышала, – предположила она. – Термины и так вещь трудная, а тут еще по телефону. Можно было бы посмотреть в медицинской карте, но я почти уверена, что она у них «пропала». В любом случае, поинтересуюсь. У меня знакомая работает в «Вилла Радьоза».

К обеду я возвратилась домой. Клотильда встретила меня очень сурово.

– Ты ведь знаешь, что нельзя выходить без разрешения.

– Мне мама разрешила, – соврала я. Ссориться с ней мне сейчас совсем не хотелось.

Мильярди и Тамара уже ушли. Мама поднялась и, в халате, непричесанная, с опухшим лицом, сидела перед телевизором. Лео, прижавшись к ней, смотрел тоже. На экране Камилла Гальвани распространялась про новый эфемерный остров, на котором вроде бы обнаружили людей. Как и когда они туда попали, непонятно. Журналистская группа «Сюрпризов и слез», сообщила Камилла, должна в ближайшее время отправиться туда, чтобы встретиться с островитянами и пригласить их на «Телекуоре».

Мама смотрела на экран так внимательно, как будто эта информация была для нее жизненно важной. У меня сжалось сердце. Неужели все начинается по новой – серые, пустые и безнадежные дни депрессии? Ну уж нет! Нужно поскорее избавить маму от этого наваждения.

И вдруг мне в голову пришла идея. После обеда я вернусь к Пульче и позвоню от нее адвокату Паллавичини. Мильярди хочет развестись с мамой сразу после выборов. А что, если нам опередить его и подать на развод прямо сейчас, в разгар предвыборной кампании? Вот было бы здорово! Только нужно постараться ее уговорить. Но как? Что, если я расскажу ей обо всем, что слышала от Мильярди и тибурона? Откроются ли у нее глаза, поймет ли, с каким проходимцем связалась, или опять не захочет ничего слышать?

Посоветоваться с адвокатом Коломба не успела. Пока она уговаривала маму съесть что-нибудь на обед, раздался скрип входной двери, и в комнату, весь сияющий, вошел Риккардо Риккарди.

– Ты хорошо поспала, милая? – спросил он и, наклонившись, нежно поцеловал ее в щеку. – Обо мне не волнуйся. Перекантуюсь недельку в комнате для гостей, пока ты отдохнешь и придешь в себя.

Синьора Эвелина подняла к нему глаза, в которых стояли слезы.

– Ты еще любишь меня, Риккардо? – дрожащим голосом спросила она.

– В тысячу раз сильнее. Я тебя обожаю. После всего, что случилось, я понял, что не могу прожить без тебя и минуты. Стоит только подумать, что вместе с нашим дорогим малышом я мог бы потерять и тебя…

Он сел с ней рядом, обнял за плечи и стал осушать поцелуями мокрые от слез щеки.

Коломба застыла с ложкой в руке, глядя на эту постыдную комедию.

«Ну и подлец! И как только мама не поймет, что связалась с ползучим гадом?»

– Хочу попросить тебя об одной вещи, любимая, – начал тот. – Знаю, что это будет нелегко…

– Я сделаю все, что ты захочешь, Риккардо, – перебила его она. – И по горячим углям пройду – не замечу.

Он засмеялся и ласково потрепал ее по щеке:

– Речь всего лишь о том, чтобы сходить в парикмахерскую. Тамара тебя уже записала. Я понимаю, что тебе не очень хочется. Но ближе к ужину должен прийти корреспондент из «Вдвоем с тобой», чтобы взять интервью. С фотографом. И мне не хотелось бы, чтобы ты их разочаровала.

Синьора Эвелина вздохнула:

– Интервью… Станут спрашивать о ребенке. Не хочу об этом думать, Риккардо. Очень грустно…