Художнику было 23 года, когда зимой 1885 года он начал писать картину «Больная девочка»[684]. В октябре 1886 года работа была закончена и представлена с полотнами трех других художников. Скандал был оглушительный.

Христиания (так назывался Осло до 1925 года) к тому времени стала промышленным, быстро растущим городом с населением около 135 тысяч жителей. Он был столицей и крупнейшим городом Норвегии, однако находился далеко от культурных центров Европы и был прост и провинциален. Мунк называл Христианию «сибирским» городом[685]. Протестантская буржуазия придерживалась строгих пуританских нравов, доходящих подчас до сектанства. Искусство занималось историческими сюжетами, героическими полотнами и норвежским фольклором.

Осенние выставки, проводимые с 1882 года, напротив, демонстрировали очевидный перелом, модель, оппозиционную официальному искусству. Они стали важнейшим художественным событием года. Здесь выставляло свои работы молодое поколение, богема, в 1880‐х годах восставшая против буржуазных правил и рамок и привнесшая в норвежское искусство парижскую новизну. Не будь этих выставок, Мунк вряд ли сумел бы представить свои работы публике.

На картине, которая вызвала столько отторжения и агрессии, изображена рыжеволосая бледная девочка[686], умирающая от чахотки. Она сидит в кресле в правой части квадратного полотна, опираясь на огромную подушку. Ноги укутаны одеялом. Голова повернута вправо. Она смотрит в пустоту. Правая рука бессильно лежит на зеленоватом одеяле, левая, в самом центре картины, касается руки женщины — видимо, матери, — склонившейся рядом с креслом. Лица женщины не видно.

Они не могут встретиться взглядами, не ясно даже, дотрагиваются ли они друг до друга. Похоже на жест утешения. Но это место на картине так размыто, что близость матери и дочери неясна. Женщины отчуждены друг от друга, изолированы, беспощадно разделены жизнью и смертью, каждая — в своем одиночестве. Искусствовед Уве М. Шнееде замечает, что «несмотря на теплоту жеста, каждая фигура окутана холодом»[687].

Страх, болезнь и смерть — основные мотивы творчества Мунка, да и всей его жизни. В без малого 50 лет Мунк писал, что болезнь преследовала его всё детство и юность, и те, кого он любил более всего, умирали один за другим[688]. Жизнь Мунка прошла под знаком чахотки.

Его отец был военным врачом. Сохранились фотографии матери художника — красивой, бледной, исстрадавшейся. Она обычно одевалась в черное, волосы носила строго разделенными на пробор и завязанными узлом на затылке. Родители были глубоко религиозны.

«Когда я родился, меня поспешили окрестить, потому что думали, что я умру. Моя мать тогда уже носила в себе зародыш болезни. Шесть лет спустя чахотка отняла ее у нас, пятерых ее детей. Болезнь, безумие и смерть, как черные ангелы, несли караул у моей колыбели. И сопровождали меня всю мою жизнь»[689].

Мунку исполнилось шесть лет, когда в декабре 1868 года его мать умерла от туберкулеза. Ей было всего тридцать. «Покойная мать, умерев молодой, передала мне по наследству предрасположенность к чахотке, слишком нервный отец — начало душевной болезни»[690]. Эдвард был болезненным ребенком, страдал от хронического бронхита и суставного ревматизма.

В 13 лет «в Рождественскую ночь у меня пошла кровь изо рта, поднялась температура, я испытал страшное потрясение»[691]. Но от чахотки умер не Эдвард, он выжил — туберкулезом заболела его старшая сестра Софи, с которой Мунк был особенно душевно близок. Девочка вскоре умерла в возрасте 15 лет. Другая сестра Мунка в 17 лет сошла с ума.

«Мой дом стал пристанищем болезни и смерти. И я не смог избавиться от этих напастей. Они обусловили всё мое искусство»[692]. Болезнью и смертью пронизана работа «Больная девочка», одна из самых трогательных картин о чахотке в истории искусства.

Но не тема возмутила публику в картине «Больная девочка». Некоторые критики даже называли картину «симпатичной»[693]. Тема была традиционной, даже модной. Многие художники изображали больных детей на подушках, но с картиной Мунка их объединял лишь сюжет. «Это было время подушек, время пуховых перин, в том числе на одре болезни. Но смею утверждать, что ни один художник не пропустил этот мотив больного ребенка через себя так интенсивно, как Мунк. У постели больной девочки оказались мы все — я и моя семья»[694].

Картина Мунка полна безысходности, отчаяния, безнадежности, обреченности, крайней степени страха смерти. Не может быть речи ни о каком утешении, примирении и успокоении; спасение невозможно, излечения не будет. Мунк обманул буржуазное общество: он не стал копировать природу, не претендовал на фотографичность, ему нужно было создать образ, который затронул бы самые глубины человеческого существа и сохранился там.

Но самонадеянное общество, полагая себя знатоком искусства, увидело в полотне Мунка лишь оскорбление морали и правил приличия. Рука девушки напоминали этой публике лапу орангутанга или полип. Где же господствующий натурализм, где реалистическое изображение, отражение действительности! Человек должен быть изображен анатомически верно, четко, в деталях. Картина «Больная девочка» игнорировала все правила искусства и ожидания публики. В «Утреннем листке» один влиятельный искусствовед называл работу «сырым этюдом», «недоделанным нацарапанным наброском», «выкидышем» или «преждевременными родами», когда автор раньше времени устал от своего творчества[695]. Коллеги-художники осыпали Мунка колким издевками, называли картину «мусором» без «материала»[696]. Художник Густав Венцель, кропотливый натуралист, крикнул Мунку в лицо: «Ты рисуешь, как свинья, Эдвард. Руки так не рисуют! Они похожи на кувалды!»[697]