Я пристрастился къ чтенію русскихъ книгъ до того, что идеаломъ счастія воображалъ себѣ громадный шкафъ съ книгами такого свойства, какъ книги моего пріятеля, и чистую комнатку, гдѣ бы я могъ читать днемъ и ночью. Мой своеобразный кабинетъ-кладовушка, вѣчно переполненный вонючими міазмами, въ послѣднее время, когда наступили теплые дни лѣта, сдѣлался до того невыносимъ, что приходилось невыразимо страдать. Тѣмъ не менѣе, я продолжалъ чтеніе сжимая пальцами носъ, и вдыхая живительный воздухъ еврейскаго чернаго двора, однимъ ртомъ. Мало по малу я даже привыкъ къ этому воздуху.

Но и для продолженія долбленія талмуда отыскался прилежный товарищъ, почти однихъ лѣтъ со мною. По странному случаю, товарища тоже звали Срулемъ. Это была личность блѣдная, болѣзненная, мягкая, робкая и добрая. Онъ былъ дока въ талмудейской мудрости, благодаря необыкновенной памяти к необыкновенному прилежанію. Я съ перваго дня убѣдился, что я — просто школьникъ противъ него. Тѣмъ не менѣе, товарищъ мой, забитый и задавленный бѣдностью и воспитаніемъ, съ перваго же дня подчинился мнѣ, и исполнялъ мою волю. И я злоупотреблялъ его слабостью. Тиранизируемый въ домашнемъ быту, я всю злость вымещалъ на этомъ добромъ созданіи, я помыкалъ имъ самымъ варварскимъ образомъ, хотя любилъ его не менѣе, чѣмъ онъ меня.

По утрамъ я уходилъ изъ дома будто въ откупную контору для изученія кабачной мудрости, но чаще забирался въ свой кабинетъ и читалъ вплоть до обѣда. Только тогда, когда запасъ книгъ Кондрата Борисовича кончился, я прилежнѣе началъ заниматься въ конторѣ. Въ короткое время, благодаря вниманію конторщика и его помощниковъ, уважавшихъ моего отца, я научился разграфливать самымъ изящнымъ образомъ откупныя табели о продажѣ питей. Это считалось большимъ искусствомъ въ откупномъ мірѣ. Я научился выкладывать на счетахъ и красиво переписывать канцелярскія бумаги. Многочисленные, почти безграмотные повѣренные, служившіе на побѣгушкахъ по кабакамъ, начали обращаться ко мнѣ съ просьбами изготовлять имъ рапорты, рапортички и вѣдомости. У меня завелась своя деньга, хотя и мѣдная. Она была очень кстати, потому что я уже привыкъ курить.

Послѣ-обѣденное время посвящалось эубренію еврейскихъ предметовъ. Я съ своимъ товарищемъ занимался иногда въ лачугѣ его вдовствовавшей матери, или же у насъ, но когда настали лѣтніе, жаркіе дни, я рѣшилъ придерживаться методы Сократа и заниматься учеными предметами на чистомъ воздухѣ. Гуляя однажды съ моимъ пріятелемъ Кондратомъ за городомъ (по городу онъ не рѣшался ходить со мною, стыдясь за мой слишкомъ ужь національный костюмъ), мы открыли въ сторонѣ отъ большой дороги, въ лощинѣ, небольшой, но густой, одичалый лѣсокъ. Лежа на сочной высокой травѣ подъ листвой раскидистаго дерева и передавая моему другу впечатлѣнія кабинетнаго моего чтенія, мнѣ невольно взбрело на мысль сравненіе между коимъ вонючимъ кабинетомъ и этимъ прелестнымъ прохладнымъ лѣсномъ, гдѣ дышалось такъ легко и свободно.

— Вотъ мѣсто для чтенія, произнесъ я въ раздумья.

— Зачѣмъ же дѣло стало? Можешь каждый день выходить сюда и тутъ читать.

— Я боюсь одинъ.

— Чего?

— Могутъ набрести на меня мужики или русскіе мальчишки и побить.

— Это правда. Твой кафтанъ такой мерзкій, жидовскій. Вотъ я такъ этого не боюсь. Меня никто не признаетъ за еврея.

Онъ былъ правъ. Я вздохнулъ и замолчалъ. Идея обратить прелестный лѣсокъ въ мѣсто занятій не давала мнѣ покоя. При первой встрѣчѣ съ товарищемъ Срулемъ, я сообщилъ ему объ этомъ.

— Да, это было бы очень удобно. Наши домашнія мухи не даютъ просто покоя, и такъ больно кусаютъ, что то и дѣло отбивайся отъ нихъ. Какое тутъ ученіе!

— Значитъ, ты согласенъ?

Долго отнѣкивался Сруль, но наконецъ, какъ всегда, подчинился моей волѣ. На слѣдующій день, мы съ еврейскими книгами подъ мышкой пришли въ лѣсокъ, расположились на травѣ и съ большимъ удовольствіемъ занимались. Въ головѣ было какъ-то свѣтлѣе, на душѣ — веселѣе. Мы чувствовали, что съ каждымъ движеніемъ нашихъ легкихъ мы вдыхаемъ и новую силу. У насъ проявилось даже непреодолимое влеченіе побѣгать по лѣсу и пошалить, чего съ нами прежде не случалось.

Однажды, окончивъ занятія наши, я уже собралъ книги и всталъ, чтобы возвратиться въ городъ. Сруль лежалъ еще на травѣ, глубоко о чемъ-то раздумывая.

— Ты уснулъ, что ли? тронулъ я его ногою. — Пойдемъ.

— Садись-ка, Сруликъ.

— Чего тебѣ?

— Садись. Я хочу поговорить съ тобою.

Меня крайне удивила его необыкновенная таинственность. Я сѣлъ.

— Ну?

— Слушай, Сруликъ. Ты читалъ когда нибудь Кицеръ-шело?

— Нѣтъ, не читалъ.

— Тамъ я вычиталъ такія вещи, такія вещи…

— Какія же удивительныя вещи ты тамъ вычиталъ?

— Видишь, книга эта учитъ средству сдѣлаться невидимкой.

— Какъ невидимкой?

— А такъ. Ты все и всѣхъ видѣть будешь, а тебя никто не увидитъ, какъ будто тебя и на свѣтѣ нѣтъ.

— Хорошая штука.

— Ты понимаешь, что съ такимъ средствомъ сдѣлать можно?

— Еще бы! Можно натворить чудеса еще почище англійскаго милорда!

Я засмѣялся. Онъ обидѣлся.

— А ты что сдѣлалъ бы, будучи невидимкой? продолжалъ я испытывать его.

— Я ночью явился бы къ полицмейстеру и сказалъ бы ему на ухо: «Если съ завтрашняго дня ты строго-на строго не прикажешь твоимъ квартальнымъ и десятскимъ не обижать евреевъ и не грабить ихъ, то я тебя задушу».

— А еслибы онъ тебя зашиворотъ, да розгами?

— Да вѣдь я же невидимка!

— Ахъ да! Я и забылъ объ этомъ.

— Какъ бы я былъ счастливъ тогда! Сруль даже прослезился при этой мысли.

— Въ чемъ же дѣло стало? Попытайся.

— Легко сказать: попытайся, а какъ?

— Въ той книгѣ описывается же средство сдѣлаться невидимкою, — ну, и слѣдуй ему.

— Ахъ, это вѣдь трудно!

— Что-жь надобно для этого сдѣлать?

— Надобно строго поститься цѣлыя сутки. Это вопервыхъ. Потомъ, надобно съ Кавона (сосредоточено) молиться, потомъ съ большимъ вниманіемъ нѣсколько разъ повторить одинъ извѣстный псаломъ, да надобно еще предъ молитвой очистить себя купаньемъ въ живомъ источникѣ.

— Ну, что-жь и сотворимъ все это въ аккуратности. Что за важность, вещи все возможныя.

— Какъ же это устроить, Сруликъ?

— А вотъ какъ. На дняхъ у насъ будетъ постъ семнадцатаго тамуза (іюня). Этимъ днемъ мы воспользуемся и будемъ поститься самымъ строгимъ образомъ, даже не полоща утромъ рта водою. Предъ закатомъ солнца, мы выкупаемся въ общественной миквѣ[56], затѣмъ придемъ сюда, помолимся и прочитаемъ псаломъ.

Такимъ образомъ мы рѣшили испытать средство сдѣлаться невидимками. Обыкновенно я чувствовалъ ужасныя страданія, когда мнѣ приходилось поститься цѣлыя сутки, но на этотъ разъ, въ виду предстоящаго опыта, я собралъ всю свою силу воли и подчинилъ свой желудокъ высшимъ цѣлямъ. Я постился примѣрно, а о моемъ товарищѣ