Внизу Майами с ревом превращался в размытое пятно: стоянки подержанных автомобилей, широко простирающиеся торговые центры, пастельные жилые комплексы с бассейнами и теннисными кортами, приземистые домики с железными решетками, дворики, усыпанные сломанными приборами, ржавеющие детские площадки. На горизонте в небо взмыла большая стая журавлей, похожих на бобовые стебли, и как будто несли в своих клювах недостроенные высотки. Когда опустилась ночь, весь город зажегся фиолетовым, синим и белым, взорвался красками.

Ее остановка находилась на парковке торгового центра, в тени универмагов и люксовых ювелирных магазинов. Автобус петлял по Кендалл-драйв в темноте, и она мало что узнавала. Все торговые центры были другими, с магазинами, которых она не помнила. Здесь не осталось открытых пространств, больших зеленых участков. Все пустоты были заполнены новыми арендными комплексами, новыми торговыми центрами и новыми сетевыми ресторанами.

Что она скажет? Если постучит в дверь и соседка откроет ей? А если откроет незнакомец?

Она думала, что сможет вспомнить дорогу к своему старому дому, но была рада, что прихватила с собой адрес. Она ничего не узнавала — здание казалось меньше, чем она помнила, мрачнее, чем она помнила. Она надеялась испытать ощущение… дома, своего места в мире? — но оно не пришло. Она чувствовала только усталость.

Пройдя мимо уличных фонарей, диких кошек и собачников, выгуливающих своих питомцев, она подошла к двери, которая должна была принадлежать ее соседке. Был апрель, но на одном крыльце до сих пор висели рождественские гирлянды. Мини-барбекю. Бугенвиллеи, стерлиции. На многих окнах виднелась изолента, наклеенная крест-накрест. Она вспомнила, что ее мать тоже так делала, чтобы стекла не разлетелись повсюду, если во время урагана вышибет окна. Она знала, что до ураганов оставалось еще несколько месяцев.

Дверь открыла немолодая женщина. Ее крашенные в блонд волосы были стянуты на затылке в строгий пучок. Безжизненный взгляд, темные круги под глазами.

— Простите за беспокойство, — сказала Ана, слыша акцент, приобретенный за годы жизни в Мексике. — Я ищу человека, который жил здесь раньше. Несколько лет назад. Наверное, она здесь больше не живет?

Женщина была намного выше ее. Она посмотрела на Ану вниз, а затем за плечо, как будто рассеянно.

— Вы ищете Джанетт? — спросила она тихим голосом, совсем ей не идущим.

Ана оторопела. Она уже приготовилась к разочарованию. Уже подумала, на какой автобусной остановке будет ночевать и где искать работу, когда нигде не найдет эту Дж. Это был не самый практичный план, в этом она могла себе признаться.

— Да, — сказала она, слыша надежду и воодушевление в собственном голосе. — Она все еще живет здесь?

Женщина не смотрела ей в глаза. Она поднесла руку к своему воротничку. Заглянув ей за спину, Ана увидела, что дом почти пуст, в нем оставалось только несколько предметов мебели.

— Напомни, ты кто?

Это был достаточно простой вопрос, но Ана с трудом нашла что ответить. Она пролепетала что-то про ночевку у соседки и пропавшую мать. Что-то про жизнь в Мексике и бабушку в Сальвадоре.

Женщина взглянула на нее в упор.

— Я тебя знаю! — выпалила она. Женщина засуетилась, то ли оживившись, то ли напрягшись, Ана не понимала. Не дожидаясь, пока Ана скажет что-нибудь еще, она пригласила ее в дом, где начала стряхивать крошки с кухонного стола и рыться в шкафчиках в поисках продуктов в нервном возбуждении, от которого Ане становилось не по себе.

Но Ана была счастлива оказаться в кондиционируемом помещении и есть кубинские крокеты. Она не видела их уже много лет.

Женщина села напротив нее и просто смотрела. Ана не помнила, как выглядел этот дом много лет назад, но она была уверена, что стол был тем же. Женщина ковыряла ногти и смотрела в окно на пустую неухоженную лужайку, на машины, припаркованные на своих положенных местах.

— Вы сказали, что знаете меня? — Ана была страшно голодна, но кусок не лез ей в горло.

Женщина спросила Ану, зачем она пришла, и с округлившимися глазами слушала рассказ Аны о том, где она была всего несколько дней назад. Ана заколебалась, когда сказала, что пока не знает, где ей ночевать, но женщина тут же перебила ее.

— Можешь переночевать здесь, — сказала она. — Можешь оставаться столько, сколько тебе нужно.

Ана горячо поблагодарила ее, эту женщину, которую она даже не знала, но ее настораживало то, как она сыпала вопросами и иногда не могла усидеть на месте, а иногда внезапно замолкала, растворялась в собственных мыслях и даже не могла ответить, откуда ее знает.

Когда женщина забрала у Аны пустую тарелку, отнесла ее к раковине и сполоснула от крошек, она наконец сказала, что ее имя Кармен.

— Я мать Джанетт, — ответила она Ане. — Мне жаль говорить тебе это, Ана, но Джанетт умерла. — Кармен закрыла кран и повернулась к ней лицом. Кошка, которую Ана раньше не замечала, спрыгнула с подоконника и потянулась.

Ана сглотнула.

— Умерла?

Кошка убежала.

В глазах Кармен стояли слезы. Ее нижняя губа дрожала.

Ана опустила глаза в стол. Она не знала Джанетт, совсем не знала, но в течение долгих месяцев она лелеяла эту глупую фантазию о далекой подруге в мире своего детства. Она подыскала слова.

— Мне так…

— Передозировка, — сказала Кармен и выключила воду. Она вцепилась в край столешницы и опустила голову.

Ана попыталась вызвать в памяти образ Джанетт, попыталась сложить историю о ее жизни во все те годы, что они не виделись. Она поняла, что наркотики никогда не оказались бы в ее истории.

— Мне… — Ей так сильно хотелось заснуть, вычеркнуть из жизни последние несколько месяцев, снова быть со своей мамой. — Мне очень жаль, — сказала она, раздражаясь на свой деревянный язык.

— Я должна еще кое-что добавить, — сказала Кармен. Теперь по ее щекам текла тушь, щеки пошли пятнами. — Это я, — сказала Кармен, — надоумила ее сообщить о тебе в полицию. Похоже, это моя вина, что тебя депортировали.

Ана подняла голову. Через проход из кухни было видно пустую гостиную. Один диван и раздвижная стеклянная дверь. Кошка, скребущаяся в дверь.

— Как в полицию? Это она сказала забрать меня?

— Это было так давно, — сказала Кармен. — Что я понимала тогда в том, что правильно, а что нет? Что я понимала тогда в том, на что способен этот мир?

Ана не знала, говорила ли она о смерти своей дочери или об истории Аны. Кондиционер продолжал жужжать. Как быстро распутывается клубок, а картинка расплывается перед глазами.

— Вы теперь здесь живете? — спросила Ана, потому что не знала, что еще сказать.

Так долго она жила с другим пониманием своего жизненного пути. Она поражалась тому, как воспоминания становились статичной историей, тому, как легко ими манипулировать в угоду собственным желаниям. Она хотела верить, что Джанетт была мягкой посадкой перед потрясением заключения, депортации и всех последующих лет. Она хотела верить, что Джанетт добрая. Что она понимала в других людях? В их поступках?