Я все равно звоню матери. Я верю в знаки. Мы строим планы встретиться в «Ла Пальме» в ближайшие выходные, она спрашивает, не хочу ли я передать привет отцу, а я, как обычно, отвечаю боже упаси.

Марио рядом со мной в полной отключке, и я обнимаю его голову своей рукой и держу ее на сгибе локтя, пока разговариваю с ним. Я представляю, что его голова это ребенок, и веду ногтями по его щеке. Сейчас он выглядит таким беспомощным. Я хочу защитить эту голову-ребенка. От чего, я не знаю.

Месяц, что мы вместе, мы провели в моей квартире. И я так сильно хочу, чтобы он остался, что это пугает меня. Ни один мужчина не уделял мне столько внимания, не заставлял меня чувствовать себя какой-то спасительницей, что ли. Я постоянно калибрую себя: кем мне быть, какая женщина нужна Марио, хотя я нравлюсь ему как раз потому, что он считает меня такой женщиной, которая не калибрует себя. Для него.

И я пытаюсь быть всем и ничем, и иногда мне кажется, что я куда-то развеиваюсь, и я наклоняюсь к зеркалу, как моя мать, и трогаю свое лицо: я все еще здесь. Меня беспокоит, что я никогда не смогу увидеть себя по-настоящему, именно такой, какой видят меня другие, например, Марио. Приходится верить, что отражение не лжет. Приходится верить, что перевернутая картинка достаточно близка к настоящей.

Марио нравится, что я готова на любые эксперименты, готова на все что угодно, что я не становлюсь препятствием в его желаниях. Ты не такая, как другие девушки, говорит он, и я туго обматываю его слова вокруг себя, словно плащ. Мир полон других девушек — у них блестящие волосы, лучистый смех, они одновременно чисты и заворожены сексом, их много, их целые вселенные, они состоят в обществах, извиваются в огнях ночных клубов, бегают в парках. Но если он говорит, что ему не нравятся другие девушки, если я не «другая девушка», то он будет моим, а не их.

Вот только в глубине души я знаю, что я и есть «другие девушки». Они во мне и вокруг меня. Я одна из них: моя коллега, которая ходит с одним и тем же оттенком губной помады, «18 Мне Уже», с тех пор, как какой-то парень перевесился через прилавок и сделал ей комплимент. Моя мать, которая покупает и покупает, уверенная, что просто не нашла подходящего крема, подходящей иглы, подходящего платья, чтобы вернуть своего мужчину, поэтому продолжает пытаться. Продолжает покупать. Саша, которая больше не моя подруга, потому что ее парень посоветовал ей одеваться, как я (и уточнил: более сексуально), и она тогда поняла, и что я не была для него другой девушкой, и что она не была для него особенной девушкой, единственной девушкой, и что любые категории самоуничтожаются, когда это нужно мужчинам, которые их придумывают, поэтому легче просто притвориться, что у нас есть хоть какой-то контроль над ситуацией. Контроль — это оттолкнуть меня.

Марио даже не догадывается. Он не догадывается, сколько времени и сил я трачу, пытаясь скрыть от него все это. Вместо того чтобы рассказать ему, я говорю себе: Соглашайся на все. Никогда не говори нет. Нет — для других девушек.

Я познакомилась с Марио на своей первой реабилитации. На самом деле я не была наркоманкой, я до сих пор так считаю, хотя да, да, я все понимаю. Это был просто кокс, и я даже не нюхала каждый день, но я потеряла свою офисную работу, когда не прошла тест на наркотики, и моя мать не давала мне прохода, и в конце концов я сказала, ладно, я могу позволить себе выключиться из жизни на двадцать восемь дней, если ты наконец угомонишься. Это было религиозное место, двенадцать ступеней и все дела. Персоналу было наплевать. Они отрабатывали свои деньги. Я ни разу не заговорила.

Почти все навевали на меня тоску, кроме Марио. Абстиненция означала, что Марио, который находился там, пытаясь избавиться от пристрастия к Лортабу, не получал никакой медикаментозной помощи. Разумеется, реабилитация не помогла. Разумеется, он покинул лечебницу, заполучив контакты нового дилера (его соседа по палате) и работу в клинике (тоже благодаря соседу, их бывшему сотруднику). Но у него все нормально. Марио не верит в это ерундистику с абстиненцией, но если ты не употребляла опиоиды, ты не поймешь, говорит он. Как будто зависимость — она как спектр. Она как весы. Ну, то есть если ты дошел до ручки и вся твоя жизнь летит под откос, тогда да, нужно остановиться. А если ты фактически чист, но время от времени тебе хочется чем-то побаловаться… насколько велика вероятность, что ты больше никогда в жизни не будешь ничего употреблять?

Его выгнали из дома трезвости, когда у него нашли перкосет, а мы на тот момент уже ежедневно общались, и я сказала: Пойдем, я о тебе позабочусь. Марио верит в серые зоны, а люди вроде моей мамы все видят черно-белым, и я не уверена, во что верю я, но Марио — самый умный человек из всех, кого я знаю. У него на все есть объяснение, например, почему покупка дома — самая разумная инвестиция и что ипотеку можно получить даже без родительской помощи и даже если у нас нет своих денег и он никогда не спрашивает меня о моей семье и цепляется за меня как будто я то чего ему не хватало все это время.

Я узнаю от Марио столько нового, что начинаю задумываться, не этого ли я себя лишила, решив не идти в колледж, как он. Я слушаю, и мне кажется, я расту. Я слушаю и иногда пью а иногда немного нюхаю кокс и не сплю всю ночь за разговорами или принимаю экстази и трахаюсь ночь напролет или бензодиазепин когда хочу наконец немного поспать. И ничего страшного. Это почти всегда только по выходным. А Марио, он даже не прикасается к окси, сразу продает таблетки или обменивает на перкосет, но это только чтобы бороться с мигренями, и даже не так часто, как раньше. Я боюсь зависимости, я видела, во что она превратила моего отца. Поэтому мы осторожны. Я не говорю нет, я же не другая девушка, но я осторожна. Я обнимаю его за голову.

Ее муж появляется где-то под Рождество. Он хорош собой, но его ноги слишком стройные для его туловища, как у газели в костюме. Изабель ведет его к моему прилавку и говорит, ему нужен крем для сухой кожи, но без выраженного цветочного запаха. Она уходит, чтобы присмотреть себе туфли, и я рассказываю мужу о нашей линейке мужской продукции в сине-черных баночках, которые должны навевать ассоциации с морскими завоеваниями и первобытной силой. Прошу прощения за свою жену, говорит муж, иногда она выглядит такой дурой. Я не знаю, как реагировать, поэтому спрашиваю, используете ли вы ежедневные антиоксиданты для борьбы с признаками преждевременного старения? Он хмурится и уходит. Я кладу ладонь на холодный стеклянный прилавок и представляю, как он трескается под моим весом. Я худая и тоненькая, как ваза с перьями, как смятый листок бумаги, подхваченный ветром. Ничто не треснет в моем присутствии.

* * *

Дома, Марио снова спит. В последнее время он только и делает, что спит. Я готовлю ужин и накрываю на стол, но он не просыпается. Я устраиваюсь рядом с ним на диване и говорю привет, я дома, но он не просыпается. Я кладу голову ему на грудь, слушаю, как бьется его сердце, и целую его в подбородок. Люби меня, шепчу я. Видишь, как мы счастливы, говорю я.

Я не понимаю, почему ты не можешь хотя бы раз заглянуть домой, говорит мама. Просто в гости. Я же не предлагаю тебе там жить.