Звяк. Возврат каретки.

— Вы понимаете, что это значит? Батиста закрутит гайки. Достанется всем.

Нервная энергия в воздухе. Неопределенность.

Не то чтобы Долорес не хотела свержения президента. Но она думала о дерзком бегстве Даниэля в горы и каждый божий день жила в страхе, что ночью ворвутся военные, расстреляют всю ее семью, сбросят тела в неизвестную могилу, сожгут их дом, изнасилуют девочек. Она боялась, когда Даниэль присоединился к восстанию, не потому, что не соглашалась с принципами революции, но потому, что давно перестала верить в возможность хоть каких-то перемен. Она хотела жить. И самое главное — она хотела, чтобы жили Кармен и Елена.

Но прямо сейчас, жизнь. Даниэль приносил домой или мало, или всего ничего, и они жили постоянно на грани голода, постоянно на грани болезней, не имея средств ни на врача, ни на больницу. Даниэлю приходилось отдавать половину своего и без того скудного заработка какому-то типу, сотрудничающему с янки. А Долорес слышала истории о расстрельных отрядах, об исчезновениях, о молодых девушках, которых ночью выдергивали из их постелей, потому что они приглянулись президенту.

По мере того как вести о разгроме армии слышались все чаще и чаще, Долорес начала прозревать. Теперь она видела в том, что ждало их по ту сторону режима, нечто близкое к ее попытке начать жизнь заново. Если повстанцы в горах преуспеют, если ее муж уйдет воевать и погибнет героем, если она проснется новой женщиной в новой стране. Тогда она даже осмелится пойти навстречу своему будущему — любому будущему, которое не будет этим.

Вышло так, что Даниэль действительно ушел в горы, когда столкновение с людьми Батисты проредило ряды герильеро и Фидель снова кинул клич на «Радио Ребелде». Но перед этим Долорес успела подойти к смерти ближе, чем когда-либо в жизни, даже ближе, чем когда она лежала со сломанными ребрами, сжимая в руке собственный зуб, и кровь текла у нее изо рта.

Два месяца спустя после своего первого убийства Даниэль что-то искал. Бог знает что. Он заглянул под кровать и заметил любопытную прорезь в обивке матраса. И когда он нашел пачку денег, когда пошарил рукой между оголенных пружин и извлек наружу пригоршню банкнот, он схватил ревущих Кармен и Елену за волосы и втолкнул обеих в их общую детскую. Затем он вцепился в горло Долорес, когда та мыла посуду над раковиной. Одной рукой держа ее за горло, он сорвал с нее платье и оставил в одной сорочке. Тогда он потащил ее за порог.

Он, как обычно, избил ее, только на этот раз он сделал это прямо перед домом, где Долорес стояла на коленях, ежась от холода и с ужасом думая о том, что в любую минуту могут пройти соседи и увидеть ее позор, ее шрам от кесарева сечения на животе и дрожащие бедра. Когда он закончил избивать ее у порога, когда на ее щеке остался кровавый порез и заплывший глаз больше не открывался, Даниэль схватил ее за волосы и потащил обратно в дом, в спальню. Там он вытащил из-за кровати свое мачете и занес над ней.

Она знала из каких-то фильмов, что у некоторых людей в момент смерти вся жизнь проносится перед глазами. Но с ней этого не случилось. Она не увидела монтажа: Долорес по-детски смеется на руках своей матери; Долорес лезет на пальму, чтобы сбить кокос; Долорес испугана и взволнована, когда красивый мужчина приглашает ее на свидание; Долорес и окровавленная, чудесная Кармен; Долорес кормит Елену грудью, ее мать умирает рядом. Ничего этого не случилось.

Долорес не видела. Она чувствовала: ревущего зверя в ее нутре, ощерившегося, исходящего слюной от дикого желания открыть ей рот и произнести слово, любое слово. Зверь нашел в ней свирепость, которую она больше никогда не спрячет. Она извинялась, конечно. Рыдала, валялась в ногах, молила о пощаде и называла имена дочерей в надежде достучаться до остатков человечности в Даниэле. Но он замахнулся. Он замахнулся, и ее руки взметнулись вверх, и она вцепилась в рукоятку с такой силой, с такой яростью, что лезвие остановилось в считаных дюймах от ее лица. Невероятно. Финал, достойный Голливуда. Она чувствовала себя Мэрилин Монро. Кубинской Мэрилин Монро в нижнем белье, с заплывшим глазом и в пятнах собственной крови, уже непонятно из каких ран, пропитавшей сорочку.

Этого оказалось достаточно, чтобы остановить Даниэля: чудо. Он осел на пол, тяжело дыша, и отбросил мачете в дальний угол.

— Грязная шлюха. Твоя удача, что я не перерезал тебе горло.

Она была Мэрилин Монро, и она никогда не чувствовала себя более уверенной в том, что проживет без Даниэля.

А потом Даниэль снова уехал в горы.

Но на этот раз каждый день его отсутствия она слушала «Радио Ребелде». Она все ждала новостей о поражении, о том, что вот-вот, и над тропиками дождем прольются бомбы. Что Даниэль войдет в campo, думая, что встретит здесь единомышленников, но тут — выстрел в лицо. Что змея толщиной со ствол пальмы ночью вползет в его палатку и переломает все кости в шее. Денег не было. Он забрал из матраса все. Но Долорес было все равно. Благодаря своему внутреннему зверю, зверю, который впитал смерть, чтобы она могла жить, она твердо усвоила одно: она выдержит. Несмотря ни на что.

Когда Долорес настигло известие о поражении Батисты, она сидела за швейной машинкой, штопая брюки богатым горожанам — эту работу она получила через своих подруг из подпольного кружка с пишущей машинкой. Кружок спасительниц. Она плакала над шелковыми платьями и плиссированными брюками, дожидаясь, когда Кармен вернется из школы. Плакала, когда Елена потянула ее за подол и сказала:

— Мама, кофе. Мама, кофе.

А после обеда — снова в город. Как ожила площадь в тот день: шум и разговоры, пение продавца арахиса, няньки с улыбками на лицах гладят маленькие белокурые головки, Кармен и Елена загадывают желания над чужими монетками в фонтане. Мертв? Жив? Должен быть мертв. Несколько дней она ждала почтальона с письмом, в котором сообщалось бы о ее вдовстве, или, возможно, мужнин боевой compańero[87] возникнет у нее на пороге, прижимая к сердцу берет… С болью в сердце должен сообщить вам, камрад…

Однако снова вернулся Даниэль. Вошел в дверь в среду на рассвете, еще до того, как проснулась Долорес, когда на улице еще не рассвело. Направился прямо в их спальню и поцеловал ее в макушку.

— Мы победили, — сказал он ей. — Поднимайся и ставь на плиту кофейник. Слыхала, сам Фидель приезжает в город? Возможно, даже сегодня.

У нее не было слов. Все, о чем могла думать Долорес, пока зажигала газ и водружала на огонь ржавый металлический агрегат, это о мачете, которое она приобрела после ухода Даниэля и спрятала под большим кустом гуавы за домом. Она сама его наточила. Она тренировала удары, от которых с глухим стуком валились на землю толстые стебли сахарного тростника.

Проснувшись, девочки подбежали к Даниэлю и крепко его обняли, болтая без умолку.

— Сегодня у нас праздник, — сказала им Долорес. — Можешь не ходить в школу, Кармен.

— Почему? — Кармен оторвалась от отцовского плеча, в которое уткнулась лицом.