Он знал, что Хауэллз сочинил этот хорал на смерть сына, однако работа получилась посвященной – и Питер сразу же это почувствовал – не только смерти, не только отдельной личной трагедии. В пронзительных диссонансах первой части, в хрустальной, уязвимой мелодии, исполняемой сопрано во второй, Питер слышал выражение горечи каждой утраты, какую понес и он сам, и кто угодно еще, – утраты невинности, утраты детства, возможностей, надежды, – пока музыка не выросла в вой скорби по простейшему и жесточайшему из всех фактов: уходит само время. Кожу у него на голове покалывало от жуткой красоты этой музыки, и он придвинулся еще ближе к матери и знал, что она чувствует то же самое и что эти мгновения, что они делили, пусть и были те уже преданы прошлому, никогда не уйдут из памяти – ни его, ни ее. После концерта они вышли из зала и обнаружили, что на улице повалил снег; возвращаясь в гостиницу, они держались за руки, и, когда Питер мимолетно глянул вниз и заметил, как снежинки ложатся на рукав ее шубы, ему показалось, что и это одно из незабвенных мгновений, а близость у них с мамой абсолютна, нерушима. Но вот теперь, в саду возле нового дома Мартина и Бриджет, почувствовав ее руку рядом со своей и получив это приглашение к неловкой доверительности о каких-то там былых романах, не значивших для Питера ничего, он смутился. К счастью, от необходимости как бы то ни было откликаться на сказанное Питер оказался освобожден: появились Бриджет и Парминдер, принесли поднос с самосами. Все четверо теперь устроились на ограде и принялись закусывать.

– Довольно приятно, – сказала Мэри с некоторой неопределенностью в голосе. – Остро.

– Что у них там происходит? – спросил Питер. – Она все еще идет к алтарю?

– Ей надо не меньше десяти минут на это.

– Из этого сада можно сделать настоящее чудо, – сказала Мэри.

– Да, у нас есть планы, – подтвердила Бриджет, – много планов. Именно из-за сада мы и решили брать дом.

– Дом тоже хороший. Маленький, но приятный. Думаю, вы тут будете очень счастливы.

Бриджет улыбнулась.

– Мне тоже так кажется. Он нам пришелся, как только мы его увидели. Любовь с первого взгляда.

10

6 июля 1981 года

В обед, как и договаривались, Мартин отправился в кабинет к Бриджет. Она общалась по телефону с мамой.

– Мам, все абсолютно в порядке, – говорила Бриджет в трубку. – Я и близко от Хэндзуорта не живу. Ты была у меня в квартире. Там совершенно безопасно. Никто в Болсолл-Хит не дебоширит… Конечно, я в порядке… Нет, домой не поеду… Так или иначе в Глазго тоже, наверное, скоро начнется. Оно, похоже, везде.

Кладя трубку, Бриджет печально улыбнулась Мартину.

– Ох уж эти родители.

После первых брикстонских беспорядков прошло почти три месяца. Однако в выходные волнения вспыхнули в ливерпульском районе Токстет, в Вулверхэмптоне, в Лестере и Ковентри, а также в Хэндзуорте, а он милях в семи от фабрики “Кэдбери”. Как и со всеми подобными событиями, толком никто не понимал, почему насилие поперло именно сейчас и именно в этих местах; бесспорно, некое сочетание нищеты, безработицы, отчаяния, скверной работы полиции, скверных отношений в местном сообществе и прицельных нападок на чернокожих и людей из других меньшинств – довольно просто выдать список возможных факторов, но не так-то просто понять, почему все началось именно сейчас или отчего, начавшись, так быстро распространилось из горячих очагов вроде Токстета и Мосс-Сайда на столь многие области по всей стране. При растущей безработице в два с половиной миллиона человек лидер лейбористов Майкл Фут[67] неоднократно выступал с речами, в которых винил во всем миссис Тэтчер и ее политику. Даже ее союзники чувствовали, что первые два года премьер-министра оказались катастрофой, и возвращения ее на второй срок не ожидали.

– Видимо, надо благодарить наши счастливые звезды, – сказал Мартин, когда несколькими минутами позже они ехали по борнвиллским улицам, – что нас это все никак не касается.

Бриджет на пассажирском сиденье зеленоватого “остина-аллегро” глянула на Мартина удивленно:

– Что – “это все”?

– Беспорядки, в смысле. – Мартин затормозил возле домика на краю застройки в Пайн-Гроув и объявил: – Приехали.

– Минуточку, – проговорила Бриджет, поймав Мартина за руку, пока тот отстегивал ремень безопасности. – Тебя, может, и не касается. На меня это обобщение не распространяй. Когда мы росли, мои братья и ста ярдов не могли пройти по Говану, чтоб их не дернула полиция. И то же со всеми. Все, что портит наши отношения с полицией, влияет на мою семью и в конечном счете – на меня. Ты же это понимаешь?

Секунду-другую он выдерживал ее взгляд, а затем сказал:

– Да, конечно. Разумеется, понимаю.

То был первый раз, когда он уловил между ними напряжение. Но Бриджет не дала этому напряжению затянуться. Оделила его прощающим поцелуем в щеку и сказала:

– Ну ладно. Пойдем-ка осмотрим этот дворец услад.

Юный мертвенно-бледный маклер ждал их на крыльце. Нервно поздоровался с Мартином и Бриджет – из этих двоих лишь один знал, зачем они здесь. Она попросту думала, что он хочет ее мнения о доме, который желает снять для себя. У Мартина же на самом деле имелся и скрытый мотив.

– Тут очень мило, – сказала она, пока они осматривали две небольшие спальни на первом этаже.

– Места мало, зато уютно.

– Мебель тоже неплохая. Все вроде довольно новое. Сколько просят?

– Двести сорок в месяц.

Глаза у Бриджет распахнулись.

– Потянешь столько?

– Нет, не потяну.

– А. И что же мы тогда тут делаем?

– Может, мы потянем, – сказал он, обнимая ее, – если съедемся.

Миг-другой потребовался ей, чтобы оценить то, что из этого вытекало.

– То есть ты хочешь, чтобы мы жили вместе, – проговорила она, – потому что можно тогда аренду платить пополам?

– Угу.

Бриджет выпросталась из его объятий, подошла к окну спальни и вздохнула.

– Как всегда, Мартин, умеешь ты вскружить девушке голову.

– Ну, это, конечно, не единственная причина. В смысле, я бы хотел… было бы здорово, если б мы…

Бриджет пристально смотрела в окно.

– Мне всегда хотелось посадовничать, – проговорила она. – Можно было б обустроить вон там миленькую клумбочку. И огородик.

– Тут была бы твоя спальня, – несмело сказал Мартин, – она чуть побольше.

– Картошку можно было б растить… – продолжила Бриджет. – Или пастернак. Ты любишь пастернак? Я обожаю пастернак.

– Если только ты вдруг не захочешь, чтобы спальня была общая, конечно. В смысле, решать тут…

Бриджет развернулась кругом.

– Ладно, – сказала она. – Давай.

Мартин опешил.

– Правда?

– Правда. – Тон у нее был сухой и решительный. – Но не подумай, что это все хоть сколько-нибудь из-за тебя. – Она приблизилась к Мартину, формально чмокнула его в