Я это понимаю.

Мы делаем остановку, чтобы Бо забежал в магазин и купил нам попить. Джек просит пива. Я считаю, что он его заработал. А я заработал сладкую газировку.

Я смотрю на часы. Половина второго.

— Как думаешь, долго ли продлится этот марш? — спрашиваю я у Джека.

— Кто знает? Может, до полуночи.

— До полуночи? Марш начался в десять утра.

— Да нет, на закате он начинается.

— Так не сказано на сайте.

— На каком сайте?

— «Миллион сильных для Америки!»

— Миллион кого?

— О господи. Так мы не туда идем? Не на марш «Миллион сильных для Америки!»?

— Нет. Мы идем не туда.

— А куда мы идем?

— А тебе брат не сказал?

— Он мне почти ничего не говорит.

И тут как раз из магазина выходит Бо.

— Так куда мы идем? — спрашиваю я у него.

Он бросает большую банку пива Джеку. Тот ловит ее одной рукой в кожаной перчатке.

— Мы должны встретиться с кое-какими людьми.

— Но не с миллионом человек?

— Сомневаюсь.

— Мы не идем на марш в поддержку армии?

— Нет, Леви. Нет.

— И что же? Куда мы идем? Ты мне лучше скажи, потому что мне надо вас обогнать, но я приду в любое место, куда бы вы ни направлялись. Я столько прошел с тобой, Боаз, так что думаю, я заслужил право узнать наконец, куда ты идешь.

Брат смотрит на меня, и в то самое мгновение, когда я уже готов сдаться и решить, что он только одарит меня одним из ничего не значащих взглядов и ничего мне не скажет, он вдруг говорит:

— Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме. На закате.

— Спасибо, — говорю я. — Я встречусь с вами там. Не сомневайтесь.

И я срываюсь с места и бегу.

Одолев около мили, я вдруг вспоминаю, что к моему рюкзаку снаружи привязан скейтборд Цима. Я ставлю его на асфальт и проезжаю несколько кварталов. Но ощущение какое-то странное. Мне неудобно. Скейт кажется тяжелым, как комод. Как бы то ни было, я неплохой бегун. Я прикидываю и решаю, что бегом доберусь быстрее.

И я бегу.

То, что я почти бритоголовый, мне на пользу. Теперь пряди волос не падают на лицо, не лежат тяжестью на плечах. Я стал легче, быстрее.

Карта мне не нужна. Я слишком долго смотрел на карты и свой маршрут заучил наизусть. Чем ближе я к Национальной аллее, тем сильнее все, что вокруг меня, начинает походить на Вашингтон, округ Колумбия, живущий в моем воображении. Я вижу все невзирая на пот, застилающий глаза и заливающий лицо. Тут душно. И жарко. Но я не сбавляю скорость. Держу темп. В моем рюкзаке есть все, что нужно. Мне тяжело, но я держусь: я должен успеть вовремя.

Остался последний участок десятикилометровки. Теперь это спринт. Не марафон.

Я бегу по Четырнадцатой улице, и она выводит меня на Национальную аллею. Я поворачиваю налево и продолжаю бежать. Я приближаюсь к Музею американской истории. Там, как я и ожидаю увидеть, сидят мама, абба, и Дов, и Кристина, и Перл, и Цим. Они ждут. Сидят кружком на траве.

Я бегу и вдруг вижу — они не одни.

Этот круг дополняют еще двое — Пол Бакнелл и Селин. Я говорил Селин о марше, но не ждал, что она здесь появится. Но с другой стороны, Селин — сплошная неожиданность. Моя долгожданная неожиданность. Селин о чем-то оживленно болтает с Перл и Цимом, и это вызывает у меня широченную — довольно дурацкую — ухмылку. Вот он я, я приближаюсь ко всем этим людям, которые значат для меня абсолютно все в жизни, и кричу:

— Привет! Привет, все!

Я все ближе, и они смотрят на меня, застыв в неподвижности. Они так на меня глядят, будто я им незнаком. И тут мама вскрикивает:

— Леви!

Она встает с травы и идет ко мне, а прямо следом за ней абба. И только теперь я вспоминаю про свои волосы. Мама крепко обнимает меня, утыкается носом мне в шею и бормочет:

— На несколько секунд мне показалось, что это Боаз!

— Нет, мам, — улыбаюсь я. — Это я.

И тогда мама плачет. И еще крепче обнимает меня. И абба обнимает нас обоих.

— Я так рада, малыш, — говорит мама сквозь слезы. — Я так рада, что это ты.

Глава двадцать первая

Марш закончился несколько часов назад. Несколько сотен людей сложили свои флаги и ушли.

Мы сидим около Музея американской истории на Национальной аллее, усеянной красно-белыми флаерами, пустыми пластиковыми бутылками от воды и обертками от хот-догов.

По траве ходит одинокий рабочий в зеленом жилете, он накалывает мусор на палку и складывает в большой мешок, который тащит за собой.

Мне кажется, что нигде так не ощущается пустота, как там, где остались следы людей, которые оттуда ушли.

Я рассказываю о нашем походе все, что могу. Говорю о Бо — то, что можно сказать.

Заполняю все пробелы, какие получается заполнить, но их все равно остается немало.

А в основном я просто сижу на траве и наслаждаюсь тем, что я снова рядом с моими родными. Мне радостно, что со мной рядом Цим и Перл. Мне приятно смотреть на Кристину. О да, она очень красива, но не так, как босоногая Селин.

Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:

— Спасибо, что ты здесь.

Селин одаривает меня улыбкой шириной в шесть миль.

Я говорю всем, что Бо мы увидим позже. Около Мемориала ветеранов войны во Вьетнаме. Говорю, что брат прошел весь этот путь ради сегодняшнего вечера, хотя понимаю, что старая мудрость из записочки с предсказанием насчет того, что путешествие само по себе цель, не исключена.

Я ложусь на спину и щурю глаза от закатного солнца. Снова сажусь и обвожу взглядом Национальную аллею и великолепные здания. Смотрю на пожилого человека в зеленом жилете и понимаю, что в одиночку ему ни за что не собрать весь этот мусор.

Я встаю, покидаю круг и начинаю ему помогать. Все идут за мной. И мы все собираем флаеры, и бутылки от воды, и обертки от хот-догов, потому что гораздо проще что-то делать, чем не делать ничего и просто ждать, когда закатится солнце.

Наконец мы покидаем гостеприимный газон в поисках пропитания и находим ресторан, где абба заказывает особую