Лишь мрак и тьма.

                  Но внутри этого есть ощутимая суть.

                  И эта ощутимая суть

         выражает предельную истину.

Реальность, по Вильгельму, понятийно познаваема, поскольку, с точки зрения китайцев, во всем присутствует скрытая «рациональность» [199]. Такова идея в основе «значимого совпадения»: последнее возможно потому, что оба события наделены одинаковым смыслом. Когда смысл преобладает, возникает порядок:

                  На постоянном Пути

                   отсутствуют имена.

                   <>

                  Если удельные князья и правители

                        способны удерживать эту простоту,

                        тогда множество предметов

      сами приходят к ним в услужение.

                  Если Небо и Земля

       действуют в согласии,

        тогда выпадают

        медовые росы.

                  Никто не приказывает людям,

а они сами

действуют слаженно.

                   <>

                  На Пути Небес нет соперничества,

а есть совершенство в победах,

нет речей,

а есть совершенство в ответах,

нет призывов,

а все приходит само.

Такая беспечность,

но есть совершенство замыслов.

                  Ячейки небесной сети

необъятно широки,

а ничто их не минует.

Чжуан-цзы, современник Платона [200], так говорит о психологических предпосылках Дао: «Там, где «это» и «то» еще не противостоят друг другу, находится Ось Пути» [201]. Он словно критикует наш научный взгляд на мир, когда спрашивает: «Отчего так затемнен Путь, что существует истинное и ложное?» – или когда замечает: «Путь изначально не имеет пределов, слова изначально не имеют установленного смысла. Только когда мы держимся за свои придуманные истины, появляются разграничения». По Чжуан-цзы, «куда бы мы ни направлялись, как можем мы быть без Пути? Как можем мы утверждать существование чего-то такого, чего не может быть? Путь затемняется человеческими пристрастиями, речь становится невнятной из-за цветистости. И вот уже возникает «правильное» и «неправильное», о которых толкуют последователи Конфуция и Мо Цзы [202], и то, что одни объявляют правдой, другие начисто отрицают. Но вместо того, чтобы принимать то, что они отрицают, и отрицать то, что они провозглашают, лучше прийти к прозрению». «Слышать ушами можно только имена и звуки. Увы! Люди в мире полагают, что образов и цветов, имен и звуков довольно для того, чтобы понять природу другого. На самом же деле образов и цветов, имен и звуков недостаточно для того, чтобы понять природу другого». Для Чжуан-цзы просветлен тот, кто следует вот этой заповеди: «Не слушай ушами, а слушай сердцем, не слушай сердцем, а слушай духовными токами. В слухе остановись на том, что слышишь, в сознании остановись на том, о чем думается. Пусть жизненный дух в тебе пребудет пуст и будет непроизвольно откликаться внешним вещам» [203]. Тут явно присутствует отсылка к абсолютному знанию бессознательного и к отражению в микрокосме макрокосмических событий.

Эта сосредоточенная на Дао точка зрения типична для китайского образа мышления. Она предполагает, по возможности, целостное мышление, на что обратил внимание и Гране [204], большой авторитет в области китайской психологии. Данную особенность легко уловить даже в обыденных разговорах с китайцами: любой прямой, по нашему мнению, и предельно конкретный вопрос по поводу каких-то подробностей побуждает китайского мыслителя давать неожиданно пространный ответ, как если бы мы у него попросили травинку, а он выдал нам целый сноп. Для нас подробности важны сами по себе, но для восточного ума они дополняют целостную картину. В эту целостность, как обстоит дело с первобытной и с нашей собственной средневековой, донаучной психологией (каковая вполне здравствует по сей день), включается все, что связано между собою, по первому впечатлению, только «случайно», вследствие совпадений, значимость которых также видится случайной. Здесь на память сразу приходит популярная среди средневековых натурфилософов теория correspondentia [205], а прежде всего вспоминается классическая идея подобия всего всему (συμπάθεια τῶν ὄλων). Гиппократ утверждал: «σύρροια μία, σύμπνοια μία, πάντα συμπαθέα κατὰ μὲv oύλoμελίην πάντα κατὰ μέρos δὲ τὰ ἐν ἑκάστῳ μέρει μέρεα πρòς τò ἔργoν … ἀρχὴ μεγάλη ἐς ἔαχατoν μέρoς ἀφικνέεται, ἐξ ἐσχάτoυ μέρεoς εἰς ἀρχὴν μεγάλην ἀφικνέεται μία φύσις εἶναι kαì μὴ εἶναι») [206]. Универсальный принцип проявляется и в мельчайшей частице, которая поэтому соответствует целому.

В этой связи стоит привести любопытное мнение Филона Александрийского (25 до н. э. – 42 н. э.): «Господь, будучи устремлен к единению в любви и братстве всякого начала и конца сотворенного, создал небеса началом, а человека – итогом сущего, и первые есть наисовершеннейшее из того, что неуничтожимо в восприятии чувств, а второй есть наиблагороднейшее среди земного и бренного, по сути своей малые небеса. В себе он носит, подобно святым образам, дары природы, кои сопоставлены созвездиям… Ведь коли разрушимое и неразрушимое самой природой назначены противостоять друг другу, Бог заповедал наилучшим среди них быть началом и концом, небесам, как уже было сказано, началом, а человеку – концом» [207].

Здесь великий принцип (ἀρχὴ μεγάλη), или начало, небеса, вторгается в человеческий микрокосм, в котором отражена подобная звездам природа и который, как мельчайшая частица и венец Творения, содержит в себе целое.

По мнению Теофраста [208] (371–288 до н. э.), сверхчувственное и чувственное соединены узами общности. Эта связь не может быть математической, а потому она предположительно божественна [209]. Для Плотина [210] индивидуальные души, рожденные единой Мировой Душой, связаны друг с другом симпатией или антипатией, вне зависимости от расстояния [211]. Те же взгляды находим и у Пико делла Мирандола [212]: «Est enim primum ea in rebus unitas, qua unumquodque sibi est unum sibique constat atque cohaeret. Est ea secundo, per quam altera alteri creatura unitur, et per quam demum omnes mundi partes unus sunt mundus. Tertia atque omnium principalissima est, qua totum universum cum suo opifice quasi exercitus cum suo duce est unum» [213]. Под этим тройственным единством Пико понимает простое единство, которое, подобно Троице, имеет три выражения (unitas ita ternario distincta, ut ab unitatis simplicitate non discedat [214]). Для него мир есть единая сущность, зримое Божество, где все изначально устроено естественным образом, словно в живом организме. Мир представляется Божественным corpus mysticum [215], а церковь есть corpus mysticum Христа. Так хорошо обученное воинство можно назвать мечом в руках опытного командира. Уверенность в том, что все в мире установлено Божьей волей, практически не оставляет