— Я заплачу! Деньгами! — выскочил из угла Атласов, до того не проронивший ни слова.

«И он здесь!» — мелькнуло в голове у Нюргуны.

— Вот деньги, пять рублей возьми, доктор! Я не хотел тебя звать, не верил, что вылечишь.

Думал, ты, как наш Иван, только о революции болтаешь. Оказывается, можешь лечить, да.

— Это что еще за явление? — попятился Логин. — Ты кто такой?

— Я купец Атласов. Торгую пушниной. А девушка эта — моя невеста.

— Правда, старик?

— Кое-что правда, — пробормотал Буокай. — Купец — это точно. Скупает шкуры у моря.

— А к дочке твоей какое отношение имеет?

— Ну, вроде в зятья набивается, — Буокай смахнул непрошеную слезу.

— Так… — Логин внимательно осмотрел по очереди Атласова, Нюргуну и Буокая. — Нет, купец. Не возьму я твоих денег.

— Почему? — удивился Аким. — У старика ничего нет, от него ни гроша не получишь!

— А мне от него ничего и не надо. Эх, старик! — обнял он Буокая за плечи. — Или ты не охотник? Разве ты не знаешь, что в тундре человек не имеет права не помочь человеку? Как ты мог из-за такой чепухи, как плата, не позвать врача к больной дочери! А вы, Мичэкэ, Дайыс, от вас я когда требовал платы? Что вы обо мне старику наговорили?

— Да толковала я ему, дураку, — с досадой отозвалась Дайыс. — Не верил! Пришлось самой за тобой идти.

— А зятек твой хорош. Пальцем не пошевелит ради невесты!

— Какой он зять, — вырвалось у Буокая. — Пристал с ножом к горлу… В долгу я у него.

— Ага! — вскричал Логин. — Так я и знал!

Если б я взял его пятерку, тут-то уж тебе совсем конец, старик. Так? Знаю я этих людишек! Грабят бедных северян, даром гребут пушнину. А потом ее — за границу, в Америку, в Японию! Ну, положим, — с презрением взглянул он на Атласова, — этот в Америку не поедет. Он перепродаст шкурки воротилам побогаче, а уж те получат за них чистое золото…

— Чистое золото? — ахнул Буокай.

В голову не приходило ему, что пушнина ценится так высоко. Приезжавшие в тундру торгаши неизменно твердили, что шкурки ничего не стоят, что в Якутске молодежь из богатых семей наворачивают их на ноги вместо портянок.

— Не верь ему, охотник! — продолжал Логин. — Дочь свою не отдавай. Большую ошибку сделаешь. Не думай, что осчастливишь девушку, повенчав ее с богатством. Кончилось время богатых! Слышите все — кончилось!

— Что он говорит? — удивился Атласов. — Как это кончилось?

В юрте недоуменно зашевелились. Нюргуна замерла. Она почувствовала, что сейчас будет сказано что-то очень важное, и во все глаза смотрела на Логина.

Его сослали много лет назад навечно в Якутию. Сначала отбывал ссылку где-то возле города, но не смирился духом и несколько раз пытался бежать, за что его каждый раз переправляли все дальше на Север. Наконец, оказавшись в тундре, он понял, что из побегов ничего не получится, и решил посвятить свою жизнь спасению жизни других.

Медицинского образования у Логина не было. Что знал, почерпнул из книг, которые присылали ему друзья.

Он занялся медициной потому, что не мог равнодушно смотреть на страдания людей, никогда не ведавших, что такое врачебная помощь. Наверно, он не был врачом в полном смысле этого слова, но зато у него в избытке были качества, необходимые врачующему не менее, чем знания и лекарства: доброта и самоотверженность. Именно они и помогали Логину спасать, казалось бы, безнадежных.

— Да, друзья, — сказал Логин. — Сегодня я получил известие: в Петербурге свергли царя!

Все опешили.

— Как это — свергли? — послышался слабый голос Мичэкэ.

— А вот так: взяли — и р-раз! — хлопнул по столу Логин. — Нет больше в России царя!

— Этого не может быть, — пробормотал Атласов.

— Царь-солнце умер. О горе-горе! — в ужасе воскликнул Буокай.

Логин рассмеялся.

— Да не умер! Жив Николай Романов, живехонек! Только не будет больше хвастаться: «Мы, Николай Вторый…» Отрекся от престола!

— Кто ж его так?

— Как кто? Народ!

— Этого не может быть, — твердил Аким. — Не может быть, чтобы Россия… без царя. Один уйдет — другой на его место встанет.

— Не встанет!

— Оо, что же это такое? — обхватив руками голову, повторил Буокай. — Недаром Хохунча говорил, что на свете пошла последняя тысяча лет! Верное слово сказал!

— Что ты ноешь, чудак! — оборвал его Мичэкэ. — Радоваться надо! Сам же плакался, что царю по уши задолжал. А теперь царя нет. Значит, и долг твой — фью!

Мичэкэ присвистнул и махнул рукой.

— Правду говорит? — с надеждой взглянул на Логина Буокай.

— В самую точку!

— Этого не может быть! — стоял на своем торгаш. — Если царя нет, это еще не значит, что налоги отменят! Деньги останутся деньгами и богатые — богатыми, а бедные — бедными.

— Да прекратишь ли ты, дурья голова? — рассердился Логин. — Неужели ты думаешь, что революция остановится на полпути? Нет, она пойдет дальше! Доберется и до твоих сундуков! Народ свое возьмет — все, что ты отнял у него обманом и хитростью!

Все заговорили наперебой. Новость потрясла всех. «Значит, прав был Беке, — думала Нюргуна. — А я-то хороша — смеялась над ним». Ей вдруг пришло в голову, что все страхи последних дней напрасны. Что может сделать ей ничтожный купчишка, если пал высший оплот несправедливости?

Царь… кто такой царь? Нюргуна видела его только на картинках. В школе поп учил, что царь и бог — почти одно и то же. Это царь распорядился таким образом, чтобы Хоборос властвовала над душами и телами сотен людей, чтобы Туллукчана умирала на морозе, а жадный купец преследовал Нюргуну.

И вот царя нет. Что-то должно измениться, что-то обязательно изменится в этом горьком мире. Воспрянут люди, засияют новые звезды, цветы распустятся на снегу!

Никак не мог опомниться и Буокай. Как же все-таки с налогом — придется платить его или нет? Кому верить: Логину или купцу? Долг царю был самой тяжелой ношей из всех, которые носил он на своем горбу. Сначала был невелик — что-то около рубля. Но как-то выдался трудный год, песцы не шли в капканы, для уплаты налога пришлось кланяться Хохунче. С тех пор долг стал расти, как снежный ком, и не успевал Буокай сократить его наполовину, как он вновь становился больше, чем был.

В счет долга Хохунча мог отнять у него все, что хотел. В прошлом году забрал лучшую собаку, как будто у князя не хватало собак. В другой раз прихватил связку горностаевых шкурок. А долг не уменьшался. Теперь разграбил чум…

— Как же