им бы поговорить с народом, и они увидели б, что поднятый шум совсем не на благо. Для пользы дела требуется другое: строить переходные мостки, оснащать шлагбаумы не ревунами, а колокольцами, чтобы они оповещали людей о приближении поезда не воем и громом, а малиновым звоном.

И вообще хочется посоветовать и железнодорожникам, и критикам невышедших книг, и авторам женских юбок поменьше ссылаться на народ и побольше с ним советоваться.

1967 г.

Магическая записка

Студентку Пяткину вызывает преподаватель:

— А ну, расскажите, что вы знаете по моему предмету.

А Зине Пяткиной рассказывать и нечего. Всю неделю она прокружилась в клубе на танцах, и сейчас у нее в голове гуляет ветер. Но Зина Пяткина не краснеет. Она многозначительно улыбается и кладет на стол преподавателю маленькую записку. В записке всего четыре слова, но они оказывают на преподавателя магическое действие, и преподаватель пишет студентке в зачетную книжку «хорошо».

На следующий день у Пяткиной новый экзамен. Пяткина пишет еще одну записку. Преподаватель Ряжцев читает ее и ничего не понимает. А в записке написано: «Я сестра Ивана Павловича».

— Какая сестра? — недоуменно спрашивает Ряжцев.

— Двоюродная.

— Ну так что? К экзамену-то вы ведь не подготовились?

— То есть как что? — недоумевает студентка. — Неужели вам непонятно? Раз я сестра Ивана Павловича, то вы должны оказать мне снисхождение.

Николаю Даниловичу Ряжцеву хочется встать и попросить бесцеремонную студентку выйти из аудитории. Но Николай Данилович почему-то гасит в себе этот благородный порыв. Мелкие житейские соображения берут верх над принципиальностью, и Ряжцев долго думает, как быть. Поставить в зачетный книжке «хорошо» ему совестно. Написать «неудовлетворительно» боязно. И преподаватель идет на компромисс. Он пишет «посредственно» и назидательно говорит студентке:

— Смотрите, чтобы это было в последний раз!

Но назидание не помогло. На следующий день у Пяткиной третий экзамен, и она вновь как ни в чем не бывало положила на стол преподавателю записку с четырьмя магическими словами: «Я сестра Ивана Павловича».

Преподаватель Манихин прочел и с негодованием стукнул кулаком по столу:

— Как смели вы написать мне такую постыдную записку?!

А. Ф. Манихин был так возмущен поведением студентки Пяткиной, что не только записал в ее зачетную книжку «неудовлетворительно», но и немедленно сообщил о случившемся заведующему кафедрой математики, декану факультета и дирекции института. Возмущение было всеобщим. Да и как же могло быть иначе? Честь и достоинство преподавателей требовали того, чтобы студентка Пяткина, которая оказалась в действительности не сестрой, а землячкой Ивана Павловича, была немедленно наказана. Заведующий учебной частью взялся было за перо, чтобы написать соответствующий приказ, как вдруг ему доложили:

— В институт прибыл сам Иван Павлович.

Иван Павлович — в городе человек известный, и всем казалось, что он приехал в институт специально за тем, чтобы извиниться за бестактное поведение Пяткиной и поблагодарить тех преподавателей, которые отказались поставить этой студентке не заслуженные ею высокие оценки. В действительности все получилось наоборот.

— Иван Павлович, по-видимому, не знал о записках Пяткиной, — делает предположение директор института. — Он приехал к нам с единственной целью: попросить педагогов помочь отстающей студентке.

Помочь Пяткиной значило призвать ее к порядку. Но, увы! Мы не знаем, что Иван Павлович говорил в институте, только после этого разговора ход дела здесь повернулся па сто восемьдесят градусов. Вместо приказа о наказании директор института издал приказ, по которому студентке Пяткиной в нарушение всех правил разрешалось пересдать проваленные экзамены.

И вот на основании этого приказа преподавателю А. Ф. Манихину — тому самому, который стукнул кулаком по столу, — было предложено переэкзаменовать Пяткину. И как ни совестно было Манихину выполнять это распоряжение, он его выполнил и написал в зачетной книжке студентки вместо «неудовлетворительно» «хорошо».

Преподаватель Ряжцев оказался на этот раз принципиальнее. Он отказался вторично принимать у Пяткиной экзамен. И тогда директор института предложил взять эту некрасивую миссию на себя заведующему кафедрой математики Бондареву — тому самому, который еще накануне сильно возмущался поведением своей студентки.

И Бондарев, руководствуясь этим распоряжением, скрепя сердце переделал в зачетной книжке Пяткиной «посредственно» на «хорошо».

Мы спросили директора института, почему он заставил своих преподавателей пойти на такой унизительный, подхалимский акт. И директор ответил:

— Иван Павлович хочет добра Пяткиной, почему же не помочь ему?

То, что делает Иван Павлович, совсем непохоже на добро. Предположим даже, что студентка Пяткина с помощью Ивана Павловича окончит когда-нибудь педагогический институт… Чему этот педагог будет учить школьников?

Наукам? Она их не знает. Честному отношению к учебе? Этого качества у нее самой никогда не было, а Иван Павлович не помог землячке приобрести его. А ведь Иван Павлович должен был сделать это не только из земляческих чувств. Ивану Павловичу и по роду своей непосредственной деятельности тоже положено быть и хорошим наставником и хорошим воспитателем. Иван Павлович часто выступает на собраниях, призывает нас быть людьми скромными, не оделять своих близких и земляков незаконными привилегиями. Адресуя эти правильные требования другим, Иван Павлович почему-то забывает о себе самом.

1953 г.

Гугина мама

Евгений Евгеньевич Шестаков был не только хорошим пианистом, но и хорошим педагогом. Когда Евгения Евгеньевича назначили директором районной музыкальной школы, родители на радостях поздравляли друг друга. Но достаточно было этому директору отчислить из школы одного неспособного ученика, как на него тут же посыпались самые страшные жалобы. Первым позвонил в редакцию один из работников Главсахара:

— Вы знаете Евгения Шестакова?

— Да, как музыканта.

— Музыка — это не то. Познакомьтесь с ним лично, и у вас будет хороший материал для фельетона «Унтер Пришибеев в роли директора школы».

— Почему Пришибеев?

— Как почему? Вы разве не слышали? Этот субъект отчислил из школы Гугу!

— Кого, кого?

— Господи, — недовольно заверещала телефонная трубка, — про Гугу говорит весь город!

Мне было неловко сознаться в своем невежестве, я только теперь впервые услышал имя Гуги.

— Не слышали? — удивилась телефонная трубка. — Разве к вам еще не приходила эта дама?

— Какая дама?

— Ну та, Мария Венедиктовна!

— Нет!

— Не приходила, так придет, — обнадеживающе сказал человек из Главсахара и добавил: — Так вы уж тогда того… поддержите ее.

Не успела телефонная трубка лечь на рычажок, как ее тотчас же пришлось снова поднять. На сей раз в редакцию звонил известный детский писатель.

— К вам, — сказал он, — должна прийти Мария Венедиктовна. Это мать Гуги, и я от имени группы товарищей прошу помочь ей.

В этом месте детский писатель тяжело вздохнул и перечислил фамилии двух доцентов, двух полковников, трех медицинских работников и одной балерины. Но Марию Венедиктовну, по-видимому, не удовлетворило только перечисление