Важное отличие эстонской ситуации от латвийской: в Эстонии «неграждане» имеют право участвовать в муниципальных выборах.

В последние годы были предприняты и другие важные шаги для улучшения правового положения «неграждан» Эстонии: была введена практика автоматического получения гражданства ребенком из семьи «неграждан», отменены экзамены для «неграждан» старше 65 лет. В Латвии ничего подобного не происходит. Хотя в своем нежелании в принципе отказываться от института «негражданства» эстонские власти солидарны с латвийскими. Они тоже не видят в существовании «неграждан» никакой проблемы. Как откровенно и без обиняков заявил в 2011 году министр внутренних дел Эстонии Марко Померантс, проблема лиц с неопределённым гражданством решится в течение 20–25 лет естественным путём: когда все эти люди… умрут.

5. Русские школы. Их Сталинград

После распада СССР Латвия и Эстония взяли курс на ликвидацию русскоязычного образования.

Первым и самым большим шагом в этом деле стал перевод на государственные языки высшего образования. Этот шаг обернулся смертельным ударом по техническому образованию: в латышском и эстонском языке просто нет многих терминов, которые используются в технических дисциплинах, а профессорско-преподавательский состав большинства технических вузов Прибалтики был в основном русскоязычным. Впрочем, процесс деградации технического образования вполне закономерен, потому что шел параллельно с процессом разрушения производства: кому нужны инженеры, если разрушаются заводы?

Затем страны Балтии принялись за русские школы – была поставлена стратегическая цель со временем ликвидировать их все, переведя обучение на государственный язык.

Универсальное объяснение такой политике: дети должны получать образование по-латышски/эстонски/литовски, потому что они живут в Латвии/Эстонии/Литве, в противном случае они не смогут интегрироваться в местное общество, будут в нем маргиналами. Объяснение это не выдерживает никакой критики, потому что многоязычие в образовании – это общеевропейская практика, и школьники во Франции, Бельгии или Германии, получившие базовое образование на родном языке, маргиналами в своих странах все как один почему-то не становятся.

Право получать образование на родном языке зафиксировано в ряде документов Евросоюза, в том числе в Рамочной конвенции по защите прав национальных меньшинств, которую подписали и страны Балтии. Проблема в том, что языкам своих нацменов они отказываются давать какой-либо официальный статус, считая русскоязычных иммигрантами, а не автохтонным местным населением. Современная практика в других странах Евросоюза (шведские школы в Финляндии, польские школы в Германии, немецкие школы в Дании, франкоязычные и англоязычные школы в Канаде и т. д.) для Прибалтики неприемлема.

Страны Балтии со своим принудительным моноязычием и откровенно рестриктивной образовательной политикой идут наперекор магистральному подходу к этой проблеме в современном мире.

Не менее важно, что принудительный перевод русских школ на государственные языки – это одна из тем, которая не просто усиливает межэтническое напряжение в Латвии и Эстонии, но и способна вызвать массовые протесты среди русского населения. Прецедент был создан в Латвии, где попытка перевести преподавание в русских школах исключительно на латышский язык обернулась самыми многочисленными со времен перестройки акциями протеста. Согласно принятому еще в 1998 году Закону об образовании, в русских школах должна была последовательно увеличиваться доля предметов, преподаваемых на латышском языке, и с сентября 2004 года латышский должен был стать единственным языком обучения.

По мере внедрения «реформы-2004» нарастало и возмущение в русской общине: дети приходили после школы и жаловались, что ничего не понимают, не могут учить физику или химию на латышском, всё больше отстают по тем предметам, где обучение переведено на государственный язык. Это возмущение разделяли и русские учителя, вынужденные учить русских же учеников на ломаном латышском. «Несколько лет назад соседская девочка, у которой природоведение идет на латышском языке, обратилась ко мне за помощью. Она не могла перевести название птицы, о которой надо было составить рассказ. Я этого названия тоже не знал, поэтому открыл большой латышский словарь. Там названий птиц не было вообще! В конце концов, девочка принесла свой учебник, и я увидел изображение красноголовой птицы. Дятел! А ведь ребенок полдня убил на выяснение этого очень мелкого, казалось бы, вопроса», – описывает проблему этнопсихолог, профессор Балтийской международной академии (Рига) Олег Никифоров[76].

В итоге в 2003–2004 годах напряжение в русской среде возросло до такой степени, что вылилось на улицы. В течение полутора лет проходили массовые митинги, школьные забастовки и голодовки против ликвидации русскоязычного школьного образования. Забастовки парализовали работу образовательных учреждений, в митингах принимали участие десятки тысяч человек – самый многочисленный, прошедший 1 мая 2004 года в Риге (65 тысяч участников по оценкам организаторов, 20 тысяч – по оценкам полиции), был признан Freedom House крупнейшей акцией протеста в новейшей истории Латвии.

С борьбы за русские школы в 2003–2004 годах началась гражданская самоорганизация русской общины Латвии и вторичная политизация многих латвийских русских, после долгих лет апатии включившихся в борьбу за коллективные права русскоязычного населения.

«Мы хотим быть лояльными к нашему государству, но, к сожалению, наше государство не хочет быть лояльным к нам! Когда-то мы безропотно отдали гражданство, потом язык, затем высшее образование, теперь остался последний бастион – средняя школа. Если отдадим ее, то предадим своих детей, их будущее», – говорил в 2003 году один из лидеров движения против школьной реформы – депутат Сейма от «русской партии» ЗаПЧЕЛ (За права человека в единой Латвии) Яков Плинер. Ощущение, что школьное образование на родном языке – это последний бастион, в русскоязычной среде тогда стало всеобщим. Главный лозунг протестного движения – «Русские школы – наш Сталинград!».

Организационным центром русского протеста стал учрежденный весной 2004 года Штаб защиты русских школ, объединивший большинство русскоязычных общественных, политических и правозащитных организаций Латвии. Активистами Штаба стали и сами школьники – многие старшеклассники из русских школ тогда включились в борьбу за их сохранение: организовывали акции протеста, собирали голоса в поддержку отказа от реформы, ездили в Страсбург на сессию Совета Европы. Неожиданностью для латвийских СМИ стало то, что эти школьники свободно говорили по-латышски, на чистом латышском языке отстаивая сохранение в Латвии русских школ.

Никаких благовидных предлогов для силового разгона акций протеста у латвийских властей не было, тем более, что при такой массовости «русского бунта» подавить его силой было невозможно просто технически. Тем более, что русские протесты пришлись как раз на то время, когда Латвия вступала в Евросоюз, и разгонять абсолютно мирные и законные акции гражданского неповиновения, требовавшие абсолютно европейского права получать образование на родном языке, властям Латвии было не с руки. Поэтому в итоге было решено пойти на