– Пить, – снова разомкнул он непослушные губы.

– Сейчас, сейчас, – прошелестел в ответ нежный голос.

Медсестра скользнула к столу около окна, чуть слышно звякнуло стекло стакана. Потом опять шелест одежды – и в дно жестяной раковины громко ударила струя воды из-под крана.

– Пить, – жадно шептал Слава.

– Да, да. – Белая фигура снова склонилась над постелью, заботливо приподняла одной рукой голову, а другой поднесла воду к губам.

Зубы стукнули о край стакана, холодная, еще пузырящаяся влага, как холодный ожог, освежила полость рта и скользнула в горло. После нескольких жадных глотков голова обессиленно опустилась на подушку, и губы разжались вновь:

– Пить!

– Сначала укол…

Легкий звук обломанного горлышка ампулы, фонтанчик из поднятой вверх иглы – и несколько капель жидкости из шприца капнули на лицо. Холодное прикосновение иглы к коже, легкая царапающая боль – и по венам как будто разлилась вожделенная прохлада.

– Пить. – Губы уже не шептали, они только мелко вздрогнули и сразу же застыли на меловом лице. Веки устало сомкнулись, напряженное тело обмякло под тонкой простыней, частое дыхание стало реже и тише.

Заботливая рука опустилась на покрытый мелкими бисеринками пота лоб, задержалась там на несколько секунд и скользнула ниже, к веку. Зрачок был неподвижен.

Снова зашумела тугая струя воды – быстрая белая тень ополоснула стакан, взяла шприц и вскрытую ампулу, чутко застыла у двери, вслушиваясь в утренние звуки больницы, и через секунду выскользнула в коридор, прикрыв за собой чуть скрипнувшую дверь.

Даже лежащая под капельницей недремлющая старушка из палаты напротив не услышала удаляющиеся по коридору шаги. Но ее бессонные глаза всё же отметили край белого халата и рыжеватые волосы, заколотые на затылке под высоким колпаком.

«Небось девчонки из травмы поболтать заходили к нашим медсёстрам, – подумала старушка, потому что больше ей не о чем было думать. – А может, из кардиологии… Наши-то, из реанимации, в белых халатах не ходят… Наши-то все в зелёных, как в операционном блоке. А эти, из кардиологии, они в белом…»

И старушка уверенно нажала кнопку вызова медсестры. Ей нужно было подать судно. Так начиналось хмурое дождливое утро первого августовского дня.

Я достал из кармана помятый листок из записной книжки, найденный Кэтрин на моем письменном столе, и, мрачно взглянув на косые корявые буквы, в спешке нацарапанные на коленке, вычеркнул первые инициалы списка. На листочке остались несколько коротких строчек, первые две из них украшали грозно изогнутые вопросительные знаки.

Итак, из тех, на кого я мог опереться, живыми пока оставались Ринат, Игорь Копелян и я. Причем большие опасения возникали у меня по поводу меня самого. Судя по ночному звонку, пребывать в состоянии биологической целостности мне предстояло очень недолго.

Не надеясь на лучшее, я позвонил в справочную Склифа. Равнодушная служительница Эскулапа поведала мне, что больной Гофман умер после операции, очевидно, сердце не выдержало. Но это было уже не важно – их работа была бы не слишком хороша, если бы они дали ему выкарабкаться… Но почему они сменили стиль? Почему? Зарвались? Поспешили? Надоело играть в «несчастные случаи»? Я терялся в лавине неразрешимых вопросов. Мне стало страшно. Стыдно признаться, но мне было очень-очень страшно!..

Выйдя из леса, подступившего прямо к железнодорожному пути, я пошел по тропинке через цветущий разнотравьем луг. В воздухе носились мухи и оголтелые слепни-метеориты, и, несмотря на высокое полуденное солнце, над ухом мерзко зудел комар. Вдали, за серыми домиками, высилась колокольня и крытый новой кровельной жестью купол церкви. Туда-то я и держал курс.

– Отец Амвросий в храме, – доверчиво поведала мне ветхая старушка, выйдя из деревянного флигеля. – Сегодня Успение Богородицы. Утреннюю службу уже отслужили.

Я чуть было не спросил ее, кто такой отец Амвросий, но вовремя сообразил, о ком речь. Эта добровольная служительница культа, пожалуй, не поймет, если я начну ей объяснять, что мы с преподобным учились вместе в школе и частенько любили заниматься тем, что подрисовывали усы и бороды святым угодникам в учебнике по истории Древней Руси. И преподобного тогда звали не отец Амвросий, а Игорь Копелян, и отличался он от нас, пацанов, разве что большей впечатлительностью во время экзаменов и непонятной, ничем не обоснованной любовью к кошкам.

А теперь поди ж ты, он почти святой! Теперь он забронировал себе местечко на небесах, и как только прозвенит звоночек отправления (не могу гарантировать, что это будет именно звонок, а не выстрел), так он тут же прямым курсом отправится в горнюю обитель к Отцу Небесному и будет с доброй улыбкой наблюдать за тем, как мы, проклятые грешники, умираем от перегревания на раскаленных сковородках в аду.

Интересно, хмыкнул я, в наш век научно-технического прогресса, наверное, и адские пытки уже модифицированы, грешников мучают одетые в спецодежду из асбеста черти – специально обученный персонал, прошедший непременные курсы повышения квалификации раз в два года и сдавший зачет по технике безопасности специальной комиссии из адского министерства. Грешников теперь выдерживают в специальных автоклавах или в печах с большой пропускной способностью, что позволяет максимально увеличить КПД обработки грешнико-единицы и уменьшить до минимума ее время.

Наверное, железные крючья, которыми так грозно потрясают демоны на средневековых картинах, уже давно не применяются для пыток. Теперь в чистых, просторных залах стоят аккуратные автоматы современного дизайна, выполненные по импортной технологии, и в зависимости от персонально заданной программы пыток обрабатывают грешников – пилят их алмазными дисками, прижигают кожу клеймами из легированной стали, сдирают с грешных тел кожу специальными профессиональными корнцангами. И грешники довольны – их обслуживают вежливо, качественно и в срок. При таком высокотехнологичном производстве сокращается число недоделок, отсутствуют вечные жалобщики, ранее донимавшие начальство адской организации своими претензиями: мол, у меня кожу не до конца содрали, висит неэстетичными лохмотьями, мол, иголки из-под ногтей забыли вынуть, мол, пережарили на сковородке – один бок обуглился, а другой не пропекся… На все виды выполняемых работ выдается вечная гарантия. И все довольны, все смеются…

Предаваясь таким вольнодумным мыслям, я вступил под прохладные своды храма. Это была довольно известная церковь, построенная до революции на средства какого-то купца-миллионщика после смерти его дочери. Воздвигнута она была в честь иконы «Благовещение Божьей Матери», которая уже лет восемьдесят пылилась в запасниках Третьяковской галереи. Со временем церковь сильно обветшала, покривилась, но в последние годы как будто воспряла духом – следы полувекового запустения, следы разрушения и тлена соперничали с торжественной позолотой и яркостью красок