- Ммм... возможно. Впрочем, и на эту часть пляжа очень похоже. Не понимаю, что тебя так взволновало.

- Опять ты за свое! - сердито воскликнул Маддокс. - Все вы, доктора, одним миром мазаны: "Сохраняй спокойствие... Не взвинчивай себя... Волноваться не о чем"!..

Его голос прервался от ярости.

- Милый мой Маддокс! - воскликнул Фостер, потрясенный выпадом своего обычно молчаливого друга. - Я жутко извиняюсь. В мои намерения вовсе не входило обидеть. Просто я подумал... - Он замолк, а затем, решившись, рискнул вновь накликать на себя гнев. - Что на тебя только что нашло? Скажи, Маддокс, будь лапочкой. Что с тобой?

Он выжидательно замолк, но Маддокс уже растерял весь запал. Он не мог объяснить. Знал, что серьезный, невозмутимый друг никогда не поймет, не сможет понять, что страхи Маддокса отнюдь не игра воображения. Не хватало еще, чтобы он принялся утешать, а сам думал "истерик"... И все же поделиться было бы таким облегчением...

- Я тебе кое-что покажу, - сказал он наконец и достал из кармана шкатулку. - Что скажешь насчет вот этого пергамента?

Фостер вышел из тени, отбрасываемой стеной, и бледный, водянистый свет, что пробивался сквозь облака, упал на пергамент. Несколько успокоенный серьезным видом, с которым его принял приятель, Маддокс вновь повернулся к фреске. Все-таки было очень странно, что фигуры, которые выглядели так четко и настолько врезались в память, стали до того смутными, что их реальность вызывала сомнения. Теперь они были даже бледнее, чем несколько минут назад. И та куча под холмиком... что она собой представляла? Маддокс задумался, а не фигура ли она тоже... например, утопленник? Он склонился ниже и вдруг почувствовал, как нечто, почти прижимаясь, заглянуло ему через плечо.

- Странный, не так ли? - продолжал Маддокс. - А как тебе вон тот скрюченный бедолага у груды камней?

Не дождавшись ответа, Маддокс обернулся. И тут же вскочил на ноги с придушенным криком, умершим в горле, так толком и не родившись. Рядом стоял не его друг, а та фигура в капюшоне.

Что до Фостера, он счел пергамент столь интересным, что ему не терпелось рассмотреть его при лучшем свете. Мгновение он вглядывался, напрягая глаза, а затем решил сходить в дом священника. Со старомодной масляной лампой пришлось повозиться, но потом документ полностью вознаградил его за беспокойство. Погрузившись в чтение, Фостер не сразу заметил, что почти стемнело, а Маддокса до сих пор нет. Нахлынула несоразмерно сильная тревога, и доктор поспешил в заросший церковный дворик.

Не обнаружив там никого, он почувствовал нечто очень близкое к панике. Ниоткуда пришла уверенность, что происходит нечто ужасно плохое, и, слепо подчиняясь внутреннему голосу, Фостер со всех ног бросился к пляжу. Он знал, что застанет на пустынном побережье сцену с той древней стены.

Дневной свет уже догорал, и вскоре полубезумный от страха Фостер уже едва отличал материальное от теней. Но вот ему показалось, что он видит впереди две фигуры: одну - мужскую, вторую - высокую, зыбкую и почти неразличимую во мраке.

Ноги вязли в песке, наливаясь свинцом. За каждый шаг приходилось бороться, в легких саднило от частых и жадных вдохов. Наконец песок сменился, вначале жесткой травой, затем полоской соленого марша{4}, где лодыжки лизала вода и в ботинки заливалась болотная жижа. Тут и там блестели зеркальца водоемов, и, выдирая ноги из вязкой грязи, Фостер видел, как среди тины неспешно плавают ужасные существа вроде жаб или жирных, расплывшихся рыбин.

К тому времени как Фостер достиг пляжа, темнота стала почти непроглядной, и на миг он испугался, что опоздал. На берегу громоздилась груда булыжников, под которой чернел какой-то сгусток тьмы. Над ним колыхалось что-то высокое и смутное - тень? - а перед ним, припав к земле, сидело существо, при виде которого кровь в жилах Фостера обратилась в лед: широкое, неповоротливое, оно походило на гигантскую жабу...

Фостер завопил, продираясь сквозь отвратительную жижу, что хлюпала и чавкала под ногами: завопил, призывая на помощь.

И вдруг услышал голос... человеческий голос.

- In nomine Dei Omnipotenti... - выкрикнул тот.

Громадным усилием воли Фостер сделал еще рывок и рухнул на колени. В ушах шумела кровь, но сквозь ее гул он услышал, как вдалеке затихает звук, похожий на собачий вой.

***

- Поистине, меня привела на этот пляж рука самого Провидения, - впоследствии сказал отец Ветье. - Я не часто хожу по берегу... мы, местные, избегаем его с наступлением темноты. Однако, месье, час был поздний, а эта дорога короче. Право, сами святые угодники направили меня к вам... И все же, окажись мой страх сильнее желания сократить путь... а он и так был силен, месье... вряд ли ваш друг остался бы в живых.

- Как и я, - мрачно добавил Фостер. - Господи, отче, еще... еще чуть-чуть и нам бы пришел конец. "Sacrificium hominum", - так говорилось в том жутком пергаменте. Я... я видел ту мерзость, она поджидала нас. Лежала перед бесовским алтарем или чем там была та груда камней... Но почему, отче? Почему то исчадие ада заполучило власть над моим другом?

- Вероятно, потому, что он прочел... заклинание... вслух, - с расстановкой ответил кюре. - Видите ли, месье, ваш приятель ту тварь призвал... произнес нужные слова. То, что ему явилось вначале, здесь часто видят. Мы, жители Керуака, к этому привыкли. Называем ее Celui-l?, но, уверен, она лишь прислужница, кхе-кхе... другой силы...

- Что ж, святой отец, - хмуро проговорил Фостер, - вы храбрый человек. Будь моя воля, не провел бы в ваших краях и часа. Как только бедняга Маддокс достаточно окрепнет, мы уедем домой. Ну а вы... как же вы живете здесь один?

- Мудрое решение, - серьезно ответил отец Ветье. - Что до меня, месье... нет, я не брошу свою паству. К тому же, кто-то да должен молиться... кто-то всегда должен молиться.

Перевод с английского: А. Вий, Л. Козлова

Эссе

Леонид Ашкинази

Из фантастики - в повседневность

Под фантастикой будем понимать ту литературу, которую обычно под этим понимают, не слишком заботясь о четкости границы. Свою дань задаче дать единственно верное определение и тем самым навечно вписать свое имя в историю литературы мы уже заплатили [Л.А.Ашкинази "Фантастика: пролегомены к учебнику". Четвертые Лемовские