— Видишь, мечта не мечтой оказалась, а ее противоположностью. Вот и я думаю: останься Никита жив, вернись ко мне, вдруг мы теперь не знали бы, куда глаза девать, вдруг всё стало бы хуже, чем тогда, когда мы развелись?

Из слов Жени Даля понимает, что Никита, которого она столько лет любит, жив не остался. То есть умер. Или погиб, как ее папа. И еще Даля осторожно примеряет эту странную мысль про сбывшиеся желания на свое главное — чтобы папа был жив. Чтобы не уехал тогда в эту чертову Югославию, на эту чужую, никому не нужную войну. Чтобы вернулся. И тогда всё было бы по-другому!

И что получается, если бы папа вернулся, по-другому бы ничего не было? Потому что не в желаниях суть? Быть такого не может!

— Самые страстные мечтания — несбывшиеся, — продолжает Женя, теперь, напротив, вкладывая фломастер в руку Мани, подкладывая ей под попу толстые альбомы о коллекционных куклах, чтобы маленькая Маня дотянулась до большого стола и рисовала на бумаге, а не на стенах. — Они не превратились в свою противоположность. Не поблекли.

То есть ее мечта о другом детстве и другой жизни с папой, она такая сильная потому, что невозможная? А была бы возможной, то и сильной бы не была?

— Смотри… — К кому обращается Женя: к Лике или к Дале, почувствовав, что та примеряет каждое ее слово на себя? — Двенадцать лет запрещала себе мечтать о бывшем муже, но мечтала, и тем самым оправдывая, что реальных мужчин вокруг не вижу. А дальше — я его получаю и снова теряю, уже навсегда, чтобы эту несбыточную мечту не потерять.

— Думаешь, Олень был нужен мне только как совершенно неземной, недоступный?

Лика явно тоже примеряет каждое слово Жени на себя. И на своего Оленя, кем бы он ни был.

— Король-солнце? А без короля и солнце уже не то? — продолжает Лика. — И я сама всегда в одной роли? Что для Кимки, царство ему небесное, что для Тимки, что для Оленя?

— Похоже. — Женя продолжает анализ Ликиной личной жизни. — Ким для тебя недоступным был, хоть и рос в твоем дворе, но намного старше — небожитель! И потом, когда ты его студенткой стала, а он препод, в которого все девчонки на курсе были влюблены. К тому же художник! А когда замуж за него вышла, он доступен стал, аура исчезла.

То есть не только Женин муж умер или погиб, но и блистательная Лика говорит «царствие небесное» про своего мужа Кима?

— А недоступен для тебя на тот момент оказался Тим — женат. И не реши тогда Тимка развестись и жениться на тебе, может, так всю жизнь его и любила бы. Но он женился и стал так же неинтересен, как Ким. И ты в Москву сбежала.

Похоже, богатая личная жизнь у этой Лики!

— И в Москве нашла уж совершенно космически недоступного — солнце из солнц, олигарха из олигархов. Кто ж знал, что солнце так быстро погасят…

— Неправда, — впервые за время разговора возмущается Лика, продолжая крепить таблички с подписями под экспонатами.

Похоже, многозадачность здесь выдают при входе. Может, попробовать не сидеть, развесив уши, а что-то делать одновременно?

— Неправда. Ты сейчас меня расчетливой стервой выставить хочешь, типа третьей жены Оленя, Ирки, которая его бросила, пока он в тюрьме был.

Ага, Ликин «король-солнце» или «король-олень» еще и в тюрьме посидел!

— Расчетливой — да! Только расчет твой не материальный, а душевный. Стервой — нет… Хотя, отчасти. Ты подсознательно ищешь того, кто твоей внутренней стерве не даст вырваться и пожрать всё вокруг. Ищешь укротителя своих порывов, которые пожирают не только тебя, но и всё вокруг. Но, на свою беду, сама всех своих укротителей и укрощаешь. Или очаровываешь…

— Жень, ну неправда! — Лика даже оторвалась от своих табличек с описанием работ и замерла посреди выставочного зала. — Ты ж Оленя насколько дольше моего знаешь. Такой он сейчас, как был?! Такой?! Разве такие у него глаза были? А реакции? А драйв? Где всё это?

— А ты бы хотела, чтобы у пилота, которого пересадили с истребителя на кукурузник, все тот же огонь в глазах пылал? Отправь тебя сейчас вместо твоих дубайских замков доску передовиков в сельском Доме культуры рисовать — будут у тебя глаза гореть? А я Лёшку не на вершине узнала, гораздо раньше.

Ага, «Олень», стало быть, Лёшка…

Аня тем временем рисовать устала и тянет Далю за руку гулять, а той хочется дослушать странный разговор двух взрослых женщин. Мамины разговоры с подругами слушать никогда не хотелось, у той вечно всё про работу, а здесь…

— Оттого все его взлеты мимо моего сознания прошли, — продолжает Женя. — Я же в нем всегда мальчишку видела, с которым нас в третьем классе рассадили по разным партам, а он в четвертом упрямо пересел обратно ко мне. Оленев и Лёшка, который списывать мне алгебру давал, для меня один человек. И для меня, что вместо него сочинение написать, что из тюрьмы вызволить, тоже едино. А ты влюбилась, потому что увидела яркого, слепяще яркого, недоступного мужика.

— Ты всё же меня расчетливой выставляешь? — взвивается Лика. Зыркает в сторону Дали — та ей явно мешает, придется идти с Маней и Аней гулять.

Даля тихо говорит Ане, чтобы искала свою курточку, Мане, чтобы дорисовывала и собиралась. Женя, выудив Анину курточку из кучи привезенных из Москвы и не разобранных вещей, не отвечает подруге, а свою линию гнет:

— Ореол сверхбогатого и сверхвлиятельного мужчины не менее возбуждающ, чем он сам. Деньги, власть, возможность делать дело — вещи безумно сексуальные.

— Но не сами же по себе! — Лика, как настоящая южанка, будто из итальянского кино, входит в раж и руками говорит не меньше, чем словами: — Тот же Волчара богат не меньше…

«Так… У них кроме “оленя” еще и “волчара”. Просто зоопарк какой-то», — думает Даля, помогая Мане застегнуть ботиночки.

— …упал не так низко, как Олень, влияние осталось! Денег спрятать успел больше Оленя! И что — даром мне не нужен. Ну ни разу ничего внутри не дрогнуло! Пока дом ему и кабинет с комнатой отдыха делала, можно было декорации опробовать. Но ничего, даже ничего не колыхнулось.

— У тебя был объект — Олень.

— Но с Оленем за пять лет так ничего и не сложилось. Может, он до