Шрифт:
Закладка:
Смотрели.
Молчали.
Один из адмиралов стоял, опершись на костыли.
Не было ноги. Совсем не было. До бедра.
Шла, бежала, шумела, размахивая сумками и портфельчиками, стайка студентов, студенток.
И заметили адмиральские костыли.
Эхо войны, которую они знали уже лишь по учебникам истории.
Разом стих говорливый шумок.
И адмирал, спиною почувствовав тишину, обернулся и встретился с их любопытно-застенчивыми взглядами.
Зажегся зеленый светофор — они перебежали дорогу, спеша к себе, на факультеты МГУ.
Адмирал проследил за стайкой, помолчав, сказал спутнику негромко:
— Я думаю, после смерти все же назовут один из эсминцев моим именем. — Добавил сухо и столь же негромко: — Ведь у меня не остается потомства.
Это было 6 октября 1967 года.
Не знал он тогда, что спустя пять дней, ранним утром 11 октября 1967 года, адъютант его позвонит адъютанту второго адмирала и скажет, что ночью Адмирал Флота Советского Союза, стоявший на костылях у парапета на смотровой площадке, скончался.
* * *...В 1963 году тайным голосованием был принят единогласно приемной комиссией Союза писателей в члены писательской организации по разряду прозы дебютировавший всего два-три года назад в трех московских толстых журналах серией «Невыдуманных рассказов» литератор шестидесяти семи лет от роду.
Рекомендовали молодого прозаика в Союз писателей Александр Твардовский и Константин Симонов.
Фамилия его была Исаков.
* * *«В 1929 И. окончил Военно-морскую академию К. Е. Ворошилова, в 1931—33 был там на профессорско-преподавательской работе. В 1933—38 И. — начальник штаба, затем командующий Балтийским флотом. С января 1938 — И. заместитель Народного комиссара Военно-Морского Флота и по совместительству — начальник Военно-морской академии им. К. Е. Ворошилова. В период советско-финляндского конфликта 1939—40 и Великой Отечественной войны 1941—45 И. в должности начальника Главного штаба Военно-Морских Сил (ВМС) руководил боевыми операциями флотов и флотилий».
Этот фрагмент из Большой Советской Энциклопедии был зачитан на приемной комиссии Союза писателей вместо положенной вновь поступающему автобиографии.
* * *Сорок шестой год, первый послевоенный...
В квартире окнами на Москву-реку, на стены Кремля...
В кабинете, уставленном книжными шкафами до потолка...
Скупые украшения, связанные с морем.
Кабинет флотоводца и ученого.
И — портрет горца в бешмете, в папахе, с древним, морщинистым, но крепким лицом.
Как здесь очутился?
— Было ему не так мало лет, — перехватывая мой взгляд, комментирует хозяин кабинета. — А если точнее — сто четыре. И дальше бы жил в Нагорном Карабахе, не запей плов с жирной бараниной ледяной водой. Кто же этот горец?
— Мой дед.
Полная неожиданность.
Я-то думал: военспец из потомственной русской флотской дворянской семьи, не иначе. Морская косточка, да еще, судя по манерам, петербуржец.
А оказалось, сын горца из Карабаха Тер-Исаакяна. Да и сам некогда был не Иваном, а Ованесом.
И сын горца Ованес Тер-Исаакян начнет свой путь во флоте гардемарином и закончит Адмиралом Флота Советского Союза.
* * *Гардемарин... Красивое, романтически звучащее слово. И в переводе с французского означает: гвардеец моря. В русский обиход введено в 1716 году царем Петром. Так именовали воспитанников старших рот Морской академии, а потом и морского инженерного училища Николая Первого. Непросто было попасть в гардемарины: в морские классы двери открывались, за малым исключением, для представителей элиты, голубой крови. В девятнадцатом столетии классовое разделение стало еще отчетливее — ввели различные цвета погон, чтобы понимающие люди могли определить чистоту крови гардемарина: у кого она — голубая кровь — текла в жилах с незапамятных времен — тех отдавали в училище, где носили белые погоны; поплоше и победней — в инженерное, с черными погонами.
Были и среди «черных» и среди «белых» разные люди. Были и такие, кто потом на борту корабля становился объектом и субъектом одержимой матросской ненависти за то, что кормили нижних чинов зуботычинами, карцером, повседневным и беспросветным унижением. Случались среди них, особенно на вершине служебной иерархической лестницы, и обыкновенные садисты, прославившиеся, однако, изощренным мучительством. Были и такие, кто считал оскорбление матросского достоинства признаком силы воли и офицерской мощи и непреложной в своей необходимости частью военно-морской службы. Встречались и такие, что кормили не одними карцерами и затрещинами, но и супом, в который закладывали червивое мясо.
Сергей Эйзенштейн, собираясь ставить картину о революции 1905 года, изучая материалы, наткнулся на конкретный случай: на броненосце «Князь Потемкин-Таврический» матросы обнаружили этих червей в супе.
Сюжетное начало фильма, ставшего началом всего нынешнего революционного кинематографа.
И офицеры эйзенштейновского фильма, вышвырнутые за борт, — те самые, не только «белые», но и «черные», гардемарины.
Был в числе подобных недоброй памяти адмирал Вирен, гроза дореволюционного матросского Кронштадта; попасть на глаза Вирену считалось величайшей бедой — все равно что очутиться на Голгофе. Измывательства его якобы во имя дисциплины носили характер фантастический, по своей утонченности заставляющие вспомнить ирреальности Кафки. При имени Вирена брезгливо морщились даже самые убежденные поборники жестокой дисциплины, наиконсервативнейшие морские офицеры.
Были и другие юноши в гардемаринах — их поменьше, имена их любили на флоте после революции, имена их помнят и любят по сей день.
Среди них такой, как Лев Михайлович Галлер, у которого к 1917 году чин был немалый — капитан первого ранга. Что соответствует званию полковника в сухопутных войсках. А в чем-то и побольше.
Галлер остаться на чужом берегу, в противовес многим и многим его однокашникам, отказался. Тогда, в 1918 году, в Гельсингфорсе революционные матросы решились на ледовый поход из Финляндии в Советскую Россию, чтобы спасти для революции корабли Балтийского флота; им угрожал германский плен.
Напрасно отговаривали Галлера от безумного шага сверстники, сидевшие за одной партой в гардемаринских классах. Убеждали, негодовали, умоляли, заклинали, проклинали. Все было напрасным. Решился.
И друзья перестали быть друзьями.
Он — из тех морских, да не только морских, царских офицеров, для которых Революция и Родина стали синонимами, слились эти понятия в одно целое, иногда мучительное, но неразрывное.
Жизнь капитана первого ранга складывалась не просто. Не просто было преодолевать и естественное после всего, что испытали матросы, недоверие.
Командуя спервоначала кораблем, потом соединением, потом флотом, становясь все более и более крупным военачальником, занимая все более и более высокие посты и в гражданскую войну, и в мирные годы, и в Великую Отечественную войну, по-прежнему суховатый, скуповатый в речи, безукоризненно вежливый, — мужественно встречал жизненные трудности, которых было у него немало.
Лев Михайлович Галлер.
Да, в истории российского
