Пока Тарквин бодрствует, почитать ее «Тысячелетнюю Камасутру» тоже не удается – благодаря его настроенному на материнский отдых радару, а днем этот поганец практически не спит: пока его уложишь, скорее удар хватит. Саммер, должно быть, безропотно приняла свой удел, раз уж, похоже, окончательно забросила все свои книги, даже экземпляры «Франкенштейна» и «Дракулы» в роскошных кожаных переплетах и прочую старомодную остросюжетку, что некогда занимала почетное место на ее книжных полках.

Пока роюсь в них, в очередной раз испытываю побуждение задуматься об изъянах и грешках Саммер, как бы мелки они ни были. Не то чтобы ее литературные вкусы действительно были грехом, но я крайне недолюбливала их, когда была маленькой. Ее книжки реально пугали меня до смерти. Ее любовь ко всяким «ужастикам», столь противоположная ее в остальном девчоночьим вкусам, была, наверное, единственным, что роднило ее с отцом. Может, начало тому было положено в тот день, когда он взял нас на кармайкловский мост – уже после того, как тот был снят с эксплуатации, – и бросил живого цыпленка на кишащий крокодилами речной берег.

Помню, как крокодилы лежали на солнце – неподвижные, холодные и терпеливые, когда хромающий цыпленок подбредал все ближе и ближе. И вот он уже совсем близко. Рывок и щелчок челюстей – как удар электрического тока. Крокодилы врезались друг в друга, дрались за приз, разрывали его на куски. Это кровавое безумие годами преследовало меня во сне, но Саммер настаивала на том, что это «естественный ход вещей» и что цыпленок погиб «более безболезненной смертью, чем большинство еды у тебя на тарелке». Я могла понять ее точку зрения, но все равно злилась на отца за то, что заставил нас на все это смотреть, и страстно желала забыть это происшествие. Но Саммер постоянно вытаскивала его наружу.

Это один из тех немногих запомнившихся мне случаев, когда я всерьез разозлилась на Саммер – когда она поэтически разглагольствовала по поводу драматической кончины цыпленка. Она могла зачитывать вслух чернушные сцены из своих книжек, искренне поражаясь тому, что они меня пугают… Это те эпизоды ее короткой жизни, в остальном полной альтруизма и человеколюбия, на воспоминаниях о которых я себя порой ловлю. И ненавижу себя за это.

С каждым днем все больше поражаюсь, почему Саммер не завела служанку, хотя дом на пафосной Сиклифф-кресент полон хрусталя и мрамора, на которых моментально видна любая грязь, а уж поддерживать в чистоте этот персиковый ковер, когда по нему постоянно ползает младенец, – это занятие на полный рабочий день и само по себе. Когда я вставила австралийскую сим-карту Саммер в ее телефон, то стала регулярно получать ее напоминалки. Каждое утро телефон несколько раз назойливо блямкает, подсказывая мне, что надо заскочить в «Маленького гурмана» за органическим черничным пюре для Тарквина или начать мариновать говядину для завтрашнего boeuf bourguignon[27]. Все это хорошо день или два, но потом я уже буквально на стенку полезла.

Вывести Тарквина из дома – настоящий кошмар, но стоит мне впихнуть его в детское автомобильное креслице, как я действительно начинаю наслаждаться кружением по городу на новеньком белом «БМВ» Саммер. Доезжаю до самой окраины Уэйкфилда, чтобы купить тесты на беременность – пусть даже наверняка и слишком рано, чтобы начинать проверяться, – и использую по штучке каждое утро, прямо после того, как Адам уезжает на работу. Засекаю ровно минуту на своем телефоне, заставляя себя не смотреть на результат, пока не сработает таймер. Потом заворачиваю тест-полоску в туалетную бумагу, прячу в карман и выхожу к стоящему на улице мусорному баку, в который Адам по-любому не заглянет. Заталкиваю бумажку с полоской как можно глубже.

Как-то вечером, вернувшись домой, Адам обнаруживает, что фильтр бассейна забит листьями, а я чуть ли не насквозь прожгла утюгом три его деловые рубашки. Мы с Тарквином валяемся на неубранной кровати в окружении детских книжек и побуревших яблочных огрызков.

– Что это на тебя нашло? – вопрошает Адам, когда видит наглядную демонстрацию дела моих рук – рубашки я стратегически оставила на полу прожогами вверх. – За тобой никогда такого не водилось!

Пытаюсь выжать слезу.

– Я так устала в последнее время, – хнычу я. – Мне приходится выбирать, куда направить свою энергию: на уборку дома или удовлетворение сложных эмоциональных потребностей Тарквина.

– Пожалуй, надо еще раз подумать насчет прислуги… – задумчиво произносит Адам. – Но я не хочу, чтобы посторонний человек трогал рояль Хелен. Пожалуйста, обещай мне это. Я очень ценю, как ты бережно с ним обращаешься.

– Естественно, обещаю! – восклицаю я.

– Ладно, тогда, – говорит он, – займись этим вопросом.

Не мешкаю ни секунды.

На черном лаке «Стейнвея» хорошо видна каждая пылинка, так что даже после того, как нанимаю служанку, лично надраиваю его каждый день, сопротивляясь при этом побуждению сыграть на этой проклятой штуковине хотя бы одну-единственную ноту, даже когда рядом никого, кроме Тарквина. Один миг слабости способен сдать меня с потрохами.

В дополнение к самоличной уборке особняка, натирке рояля и уходу за бассейном, Саммер явно еще и убивала целые часы, чтобы каждый день подать Адаму ужин. Его любимые рецепты раздражающе сложны и требуют ингредиентов примерно из шести раскиданных далеко друг от друга специализированных магазинов. Адам не любит есть в ресторанах. Ставлю своей целью переучить его, но это дело небыстрое. У них с Саммер давно сложился удобный и уютный жизненный распорядок.

А потом, остается еще и этот «трах-жесткач». Адаму он требуется и утром, и вечером. С каждым разом чувствую себя еще больше униженной – не тем, что он вытворяет со мной, поскольку, несмотря ни на что, мое тело всегда на это откликается, – а при мысли, что он занимался этим с моей сестрой. Вряд ли ей хотелось бы, чтобы я узнала про нее то, что знаю сейчас.

Впрочем, в самом уж крайнем случае можно и остановить его. По-моему, я уже угадала секретное стоп-слово. Согласно моим сетевым изысканиям, большинство пар выбирают слово «красный» или какой-нибудь фрукт, а Адам с Саммер настолько лишены воображения, что наверняка выбрали бы самый очевидный из красных фруктов – даже если б и без того с ума не сходили от того, как она пахнет яблоками. Это слово крутится у меня на кончике языка, но я так и не произношу его. Каждый раз – это дополнительный шанс залететь.

Но хуже секса только ясли – вернее, их отсутствие. Секс хоть быстро заканчивается. А даже всего один день дома с младенцем – это целая вечность.

Когда Аннабет наконец свалила от нас, я тут же села на телефон, но только чтобы выяснить, что ни в одном дошкольном учреждении шаговой доступности нет свободных мест. Теперь рассматриваю несколько вариантов подальше от дома. Наконец один из детских садиков в получасе езды обещает освободить меня от исполнения материнских обязанностей на шесть часов ежедневно, включая выходные, по весьма умеренным расценкам. Шесть часов – это, конечно, кошкины слезки, но тут уж не до жиру. Ни одна школа-интернат в Австралии не принимает детей моложе восьмилетнего возраста.