«Уйдет!» – подумал Менжинский, вытянул руку струной и бахнул из револьвера в голову беглеца.

Сразил наповал.

Днем ранее егерь Фома Фомич Подпругов, шестидесяти пяти лет, не вылезавший из валенок и похожего на кольчугу свитера даже в самую знойную погоду, наткнулся в лесу на лежавшего без чувств парня. Фома Фомич при царизме работал смотрителем природного парка с устрашающим, но в принципе логичным названием «Зверинец». Парк основал еще в восемнадцатом столетии екатерининский фаворит граф Орлов, в чьих угодьях охотились на зверье вельможи во главе с императрицей. Век спустя, при Александре Втором, поголовье животных разрослось до трех с половиной сотен, после чего парк был передан в егермейстерское ведение. После революции семнадцатого года «Зверинец» перешел в народную собственность. Подпругова, оттрубившего на своем посту без малого тридцать лет, сгоряча причислили к прислужникам эксплуататоров-кровопийц и погнали с работы, но затем одумались и вернули обратно, ибо никто лучше его не знал стежек-дорожек огромного лесного массива, раскинувшегося на площади в триста сорок десятин.

Фому Фомича такое своевольное обхождение не обидело. Он рад был снова оказаться при любимом деле, тем паче что оно не сопрягалось с чрезмерными усилиями. Гуляй себе по тропочкам, присматривай за олешками, дыши свежим воздушком среди столетних лип. В парк почти никто не заглядывал, что было егерю особенно любо. Он предпочитал уединение и больше всего на свете боялся непредвиденностей, которые нарушали устоявшийся распорядок. Втайне он мечтал, чтобы о парке и вовсе позабыли, как о необитаемом острове, лежащем в стороне от переполненного суетой мира.

Но это было невозможно. Периодически Фоме Фомичу приходилось выпроваживать с берегов реки Гатчинки, протекавшей через парк, дачников и обитателей близлежащих поселков. Эти несознательные элементы устраивали в заповедных местах пикники, разводили костры безо всякого соблюдения противопожарных мер, напивались до свинского состояния и шугали живность, внесенную в государственный природоохранный реестр.

Вот и ныне, набредя на зарывшегося в подвяленную солнцем траву чужака, Подпругов решил, что это кто-то из поселковых прожигателей жизни налакался вусмерть и дрыхнет. Егерь выкатил его из высоких стеблей на поросшую мхом полянку, да так и обмер. Лицо парня было покрыто кровоподтеками, одежда изорвана и кое-где прожжена. Подпругов, перекрестившись, пошарил у найденыша по карманам и нашел мандат на имя Арсеньева Вадима Сергеевича, состоящего в штате особой группы при Специальном отделе Главного политического управления.

Фома Фомич струсил и задрожал как осиновый лист. Бежать в поселок за милицией? Но пока туда-сюда, пройдет не меньше часа. Парень еле дышит. Вдруг помрет? Объясняй потом…

Егерь бросил бы его на поляне. Выживет – хорошо, нет – я и знать ничего не знаю. Но рассудил, что это тоже не выход. При любом раскладе парковому сторожу не избежать шишек. Недоглядел, ослабил внимание, не проявил усердия.

Фома Фомич со вздохом приподнял лежавшего, закинул его руки себе на плечи и потащился к своей избушке, срубленной в полуверсте от проточного озерца. Мыслил так: пущай отлежится на топчанчике, очнется, заговорит, а там расспросим, кто таков, и решим, как поступить. Может, даже и награда выйдет за спасение.

Подпругов ведать не ведал, откуда взялся московский особист в лесу под Ленинградом и по чьей милости пострадал. Меж тем все было просто. Взрывом Вадима оглушило, посекло осколками. Он, мало что соображая, добежал до рощицы, на краю которой стоял двор Тюкавина. Упал, без памяти прополз еще несколько метров, после чего вконец лишился сил, а с ними и сознания. Так и подвернулся совершавшему обход егерю.

Тот отпоил его взваром из чабреца, душицы и еще какой-то растительности. Вадим около суток приходил в себя. Фома Фомич неотлучно сидел возле лежанки, пользуя больного со сноровкой госпитального санитара.

– Где я? – спросил Вадим, когда к нему возвратилась способность думать и говорить.

Фома Фомич обсказал и, в свою очередь, пожелал сведать, какая судьбина забросила товарища… как бишь вас?.. на территорию заповедника. О том, что видел удостоверение, он смолчал.

Вадим чувствовал себя неплохо, но разыграл слабость, выдавил десяток слов, из которых явствовало, что он преследует международных террористов и долг егеря – как можно скорее оповестить об этом органы. Вадим надиктовал ему текст короткого донесения и услал в поселок. В донесении не было ни слова о Тюкавине и взрыве, содержалась лишь просьба поскорее прислать надежных людей.

Подпругов не посмел ослушаться, ушел исполнять поручение, а Вадим встал с топчана и прошелся по избе. В голове позванивало, но в общем ощущения были сносными.

Фома Фомич хоть и жил отшельником, но, дабы не оказаться в полном отрыве от информационного пространства, завел у себя в избенке радиоприемник «Пролетарий», выпускаемый Телефонно-телеграфным заводом имени Кулакова. Это устройство, одно из первых в СССР рассчитанное на массового потребителя, соединялось с внешней антенной, установленной на крыше и ловившей длинные волны. Вадим включил его, передвинул рычажок настройки. Сквозь треск эфира прорвались позывные первой Ленинградской радиостанции, начавшей вещание в июне текущего года. А вслед за ними зазвучал голос диктора:

– Согласно решению Совета народных комиссаров, похороны товарища Дзержинского состоятся завтра на Красной площади у Кремлевской стены и будут сопровождаться воинскими почестями…

Вадим едва не закричал, навалившись грудью на край стола. Перед ним горячечно мерцали лампы радиоприемника. Из-за слабой мощности станции сигнал за городом принимался неустойчиво, речь диктора временами тонула, захлестнутая эфирными штормами, но потом вновь выплывала из беспорядочного клекота, как утлый челнок, вытолкнутый стихией на поверхность вспененных водных гребней.

– Жизнь Феликса Эдмундовича… беззаветного борца за дело мировой революции… оборвалась на сорок девятом году по причине внезапного сердечного приступа… Трагедия для всего советского народа. Соболезнования по поводу кончины пламенного большевика идут со всех концов нашей необъятной страны, а также от представителей рабочего класса и социалистических партий других государств…

Вадим не дослушал, выключил приемник и выбежал в сени. Егерь уже должен был добраться до поселка, но пока позвонит, пока в Ленинграде расчухаются и пришлют кого-нибудь… Да и какой теперь толк, если пришлют? Паука надо искать не здесь, он засел в городе, и в представлении Вадима постепенно вырисовывались контуры сотканной им паутины. Сплетались воедино тетрадные записи,