вперед свой маленький резерв. Однако мы увидели настоящий боевой порядок. Подпустив нас ближе, враги хладнокровно открыли огонь. Нам оставалось только одно – отступать на дальний край поляны.

Каждый наш шаг сопровождался градом пуль. Мы, в большинстве своем, вернулись назад. Никогда не забуду нелепых слов одного молодого офицера, который принимал участие в сражении. Подойдя к своему полковнику, который хладнокровно и, очевидно, безучастно наблюдал за происходящим, он мрачно доложил: «Сэр, за этим полем находятся превосходящие силы противника».

IX

Подчиняясь замыслу этого рассказа, что следует из его названия, все происшествия неизбежно группируются вокруг моей личности. А поскольку эта личность в течение нескольких ужасных часов находилась в пылу сражения на уже упомянутом поле, читателю стоит помнить топографические и тактические особенности местности. Ближний к нам край поля занимал авангард моей бригады – два полка, между которыми разместили полевые батареи. В течение всего сражения враг удерживал лесистый пологий подъем напротив. Спорная территория справа и слева от поля была неровной и лесистой на протяжении многих миль. В некоторых местах она оставалась непроходимой для артиллерии и лишь в отдельных местах позволяла успешно двигать пушки. Вследствие этого два края поля вскоре были буквально утыканы пушками противоборствующих сторон. Они обстреливали позиции друг друга на удивление часто и метко. Конечно, ни о каких атаках пехоты с обеих сторон не могло быть и речи, хотя защищенные фланги побуждали двигаться вперед; по-моему, в тот день на «нейтральной полосе» остались лежать лишь изрешеченные пулями тела моих бедных стрелков. Однако у нас в тылу лежал аккуратный ряд мертвецов. Несомненно, за позициями врагов наблюдалось нечто подобное.

Рельеф местности не давал нам никакой защиты. Лежа ничком между пушками, мы были защищены от врага лишь переплетенными ветвями, нависшими над остатками разбитой ограды. Однако картечь противника оказывалась острее его глаз, и мы не слишком радовались, понимая, что враги стреляют наугад. Главное, что они стреляли. Оглохшие от залпов наших пушек, в короткие промежутки мы слышали, как грохочет бой на темных подступах к лесу справа и слева, где другие наши дивизии снова и снова бросались в дымящиеся джунгли. Чего бы мы ни отдали за то, чтобы присоединиться к ним в их храброй, но безнадежной атаке! Как ужасно прижиматься к земле под градом шрапнели, которая летела на нас с недоступного неба, грозя разорвать нас на части, заставляя стискивать зубы и беспомощно съеживаться, услышав очередной выстрел! «Лежать!» – кричал капитан, а сам вставал, чтобы убедиться, что его приказ выполняют.

– Капитан, в укрытие, сэр! – кричал подполковник, который расхаживал туда-сюда на самом открытом месте, какое мог найти.

О, проклятые пушки! – не вражеские, а наши собственные. Если бы не они, мы, возможно, умирали бы по-человечески. Несомненно, эти слабые, хвастливые забияки требовали поддержки! Невозможно было представить, что наши пушки наносят врагу такой же урон, какой вражеские пушки наносят нам; они как будто поднимали свой «столп облачный»[2]только для того, чтобы ответить на град ядер конфедератов. Пушки больше не вселяли в нас уверенность, но, наоборот, внушали дурные предчувствия; и я с мрачным удовлетворением наблюдал, как то один, то другой лафет разбивался в щепки после прямого попадания, и орудие выходило из строя.

X

Густые леса, в которых велось столько сражений Гражданской войны, каждую осень сбрасывали густой покров палой листвы. Перегнивая, она глубоко проникает в почву. В сухую погоду верхний слой загорается с легкостью трута. Пожар распространяется медленно, но упорно, насколько позволяют условия местности, оставляя за собой слой пепла, под которым дымятся остатки прошлогодней листвы, пока их не загасят дожди. Во многих сражениях палые листья загорались и сжигали павших. В течение первого дня сражения при Шайло пожар охватил широкие полосы леса. Горящие листья сжигали раненых. В иных условиях они еще могли бы выжить, но в лесу умирали медленной, мучительной смертью. Помню глубокий овраг, который находился левее и чуть дальше от описанного мною поля. В нем, по чьему-то безумному приказу, очутилась часть полка из Иллинойса. Их окружили и предложили сдаться; они отказались и были убиты. После того как мой полк сменили и мы поднялись на высоту над тем оврагом, я, без всякой очевидной цели, добился разрешения спуститься в долину смерти и удовлетворить нездоровое любопытство.

Зрелище оказалось зловещим во всех отношениях. Пожар уничтожил все живое. На каждом шагу я по лодыжку проваливался в пепел. Раньше на том месте находился густой подлесок. Все молодые деревья скосило пулями, листва на верхушках сгорела дотла, остались лишь почерневшие пни. Смерть собрала обильную жатву в тех зарослях, а огонь тщательно очистил поле. Вдоль линии, которая находилась не на самом дне оврага, но была равноудалена от краев с обеих сторон, лежали трупы, наполовину покрытые пеплом; судя по позам некоторых, смерть настигла их внезапно, когда в них попадали пули. Но на многих лицах застыло выражение мучительной, страшной боли – они сгорели заживо. От их одежды ничего не осталось; волосы и бороды сгорели полностью. Даже ногти обгорели – дождь пошел слишком поздно и не спас их. В зависимости от степени, в какой они обгорели, лица их раздулись и почернели или пожелтели и усохли. Скрюченные руки напоминали птичьи лапы, а на лицах играли жуткие ухмылки. Брр! Не могу без содрогания вспоминать тех храбрых джентльменов, которые получили то, на что напрашивались.

XI

В три часа пополудни дождь шел по-прежнему. В течение пятнадцати часов мы вымокли до костей. Замерзшие, сонные, голодные и разочарованные, испытывавшие глубокое отвращение к выпавшим на их долю страданиям, солдаты моего полка тем не менее не теряли упорства. Конечно, всеми овладело уныние. Среди деревьев плыли сизые полосы порохового дыма; они застывали на фоне горных склонов и развеивались от дождя, наполняя воздух странным едким запахом, который уже не вселял в нас мужества. Справа и слева на много миль по-прежнему хрипло грохотал бой. Грохот то усиливался, то стихал вдали. И то и другое больше не привлекало нашего внимания.

Нас снова разместили за пушками, но даже артиллерия, наша и вражеская, как будто устала от противоборства. Орудия стреляли друг в друга нечасто и словно нехотя. Правый фланг нашего полка расположился клином чуть позади поля. Рядом находилась другая, резервная дивизия. Чуть поодаль разместили остатки еще одной бригады. Опушка леса, окаймлявшая противоположный край поля, тянулась прямо, как стена, от правого фланга моего полка бог знает до какого полка противника. Вдруг из той стены, не более