Шрифт:
Закладка:
…
– Знаете, я ведь закон не нарушила. Вам известны правила написания экспертного заключения?
– Да.
– Эксперт отвечает только на те вопросы, которые поставлены – и так как они поставлены. От себя он писать ничего не имеет права.
…
– Там этого вопроса не было.
– Родным тоже не сказали? А как же человечность? И разве убийство беременной не отягчающее вину обстоятельство? Кто-то прервал не одну жизнь, а как оказывается, две…
– Две…
…
– Знаете, в девяностые… мне доводилось встречать женщин, которых наши освобождали из лагерей, из рабства. Почти все они были беременными… это была такая программа у мусульман. Видимо, подцепили где-то на востоке. Всех сербок, попавших в плен, насиловали, пока они не беременели. Это была именно программа, насиловали всех, даже некрасивых.
…
– Я встречала их. Пыталась помочь – но что я могла. Многие просили сделать аборт, но я отказывала, я же христианка. Четники считали их предательницами, я не могла их переубедить. Некоторые покончили с собой…
– И что вы этим хотите сказать?
– То, что это трагедия. Трагедия страны, трагедия народа. А когда семнадцатилетняя сучка залетает неизвестно от кого – трагедию из этого делать не надо. Хорошо, я перепишу отчет. Беременность, примерно вторая неделя, может, третья. Вам это сильно поможет?
– Мне – нет. Вы… беретесь судить, профессор. Это плохо. Очень плохо. Помните, что сказано в Библии? Каким судом судите, таким и будете судимы и какой мерой меряете, такой и вам будут мерять…
– Не смейте…
– Вы меня не дослушали, профессор. Судить – очень любят все. Судить проще простого. Судить других. Гораздо сложнее – судить себя.
…
– Шестнадцатилетняя девочка приехала в большой город. В столицу своей страны – заметьте, своей страны. И что? Кому она тут была нужна? Да никому. Кому-то нужно было ее тело, просто попользоваться. Кому-то надо было снять ее на предвыборный плакат, чтобы в очередной раз надурить сограждан обещаниями, которые никто и не собирался выполнять. Кому-то надо было продать ее в Милан – ходить по подиуму. Больше она – никому не была нужна.
…
– Я иностранец, не этнический серб, не мне вас судить. И все же – вы виноваты, все вы, без исключения – в том, что произошло и происходит. В вашей стране, в вашей столице, в вашем городе. Таких как Ань – вокруг сотни, тысячи, просто не всех убивают. Но наплевать на них – всем. Вам – всем. Они не ваши дети. А когда они умирают в семнадцать, как Аня – вы их осуждаете. С высоты своей безукоризненной морали.
…
– Пошли, Лука. Профессор завтра перепишет отчет…
…
– Напиться бы
Лука смотрел перед собой больными глазами. Мы сидели в машине рядом с Белградским университетом. Темнело.
– Так напейся. Что мешает.
– Нет, нельзя. Нельзя. Напьюсь, когда раскроем. Когда этих упырей…
– Молодец.
– Да что молодец. Вот что делать, а? Что – делать?!
Эх, Лука. Если бы я знал…
– Откуда мне знать? Мы продали право первородства за похлебку. Так же как и вы.
– Да, но коммунисты…
– Да при чем тут коммунисты. Не обязательно быть коммунистом, чтобы быть человеком. Мы все не коммунистами перестали быть. Мы перестали быть людьми.
…
– Я не знаю, как быть, Лука. Я знаю только одно – те, кто меня учил, когда видели зло никогда не отворачивались. И я стараюсь так же. По крайней мере, стараюсь. Это и есть тот вклад, который ты и я можем внести.
…
– Поехали, куда тебя отвезти?
Утром мы поехали встречать самолет из Минска. На нем должна была приехать группа ребят, которых я даже не знаю как – подписал на это дело Лука – и привезти Хребановича.
Я решил подбираться к Жераичу кружным путем, потому что нормальной доказательной базы на него – у меня так и не было. Но возможности были. Первым делом надо было «закрепить» Хребановича, то есть добиться, чтобы он официально дал показания, на основании которых можно было идти к прокурору и возбуждаться. Там как минимум вымогательство. Дальше – как только на руках будет постановление прокурора о возбуждении уголовного дела— можно будет задерживать Зорана. Он правая рука Жераича и засветился на вымогательстве. Именно он заставил Хребановича переписать контракт на перспективного футболиста. Как только он будет в наших руках – можно будет намекнуть, что на вымогалово можно будет и глаза закрыть. Может, Зоран не так что понял. Но в ответ – надо будет дать показания на шефа.
В том числе и по Ане Никич.
Интересно, даст или нет? Я думаю, даст. Потому что он шефа ненавидит. Он шнырь. Знаете, кто такой шнырь? Это порученец по делам. Шнырь не просто обслуга – он как бы старшая, доверенная обслуга, он делает для шефа дела – получает за него благодарности, организует написание левой диссертации, улаживает дела с любовницами, тещу, если надо к доктору свозить – свозит на служебной. Такие шныри знают много, больше, чем кто бы то ни было. И они все – свое начальство ненавидят. Потому что они не понаслышке знают, какое оно дерьмо. А сами они, понятно, умнее, и без них вообще все рухнет.
Так что думаю, расколется это дерьмо – и у нас будут прямые показания на Жераича, на основании которых можно будет брать уже его…
Белградский аэропорт был назван именем Николы Теслы – сербского по происхождению ученого, которого знали во многих странах мира. Причем он был одним из тех немногих сербов, которого знали не с отрицательным знаком. Этакий реверанс в сторону Запада. Лично я думаю, что все это напрасно. Я бы назвал аэропорт именем Кара Георгия, фактического отца новой независимой Сербии. Или Иосипа Броз Тито – последнее было бы восстановлением справедливости, так как Тито построил аэропорт. И не только аэропорт – практически всё современное, что есть в Сербии, построено Тито, после Тито ничего не строили, ломали только. Весело и с гиканьем. Местные националисты, кстати, ненавидят Тито, потому, что он был хорват. Придурки.
Аэропорт был… ну примерно как Шереметьево в конце девяностых – начале нулевых. Полупустой – туризм так и не восстановился, я помню аэропорт Минска в девяностых – хоть в футбол играй. Перед тем как идти – я достал пистолет, бросил в бардачок. Там рамка на входе, а у меня нет нормальной местной ксивы…
– Надеюсь, он не побитый прилетит…
– Да нет…
– Значит, берем его за шкирятник, и к следователю. Ты уже со следователем договорился?
– Договорился. Все будет.
– Доверять ему можно?
– Ей. Конечно, можно.
