- Можно было ожидать, что ты вернешься, - сказал он, - но не столь стремительно. Последний соглядатай видел тебя за тысячным дорожным камнем отсюда.

- Но не дальше первого гуннского колдуна. - Я кивнул в сторону окаменевшего шамана.

- Чья отметина? - полюбопытствовал Демарат, указав на лампас, запекшийся на моем бедре.

Теперь я сожалею, что сгоряча сделал неправильный жест - ткнул пальцем в небо. Все же вернее было - вниз, в преисподнюю. Но я ткнул пальцем в небо и сказал:

- Там тоже полно гуннов.

Демарат возвёл очи горе и поморщился:

- Я догадывался... Но твой огненный взор?

Я ответил шепотом, под видом шутки:

- Погас... Потушили. - И вспомнил о главном признаке посланца богов: - Мои глаза, как они?

Демарат повел бровью... и ответил в голос, на латыни:

- Этого никто не должен знать... До самой твоей смерти.

Рука его, холодная и крепкая, легла мне на плечо, мы остались друзьями и, может быть, немного заговорщиками.

Аттила принял меня, как только я вновь облачился в варварские одежды.

- Ты должен был вернуться, но не так скоро, - сказал он те же слова. - Последний соглядатай...

За моим ответом направление разговора изменилось, так как моя слегка ухоженная в гуннской эпохе рана была припрятана.

- Я не ошибся, - сказал Аттила. - Что у тебя с глазами?

Мы с Демаратом выразили почтительное недоумение.

- Ты, - Аттила навёл на меня перст указующий, - послан ко мне. - И он перевёл перст на себя, в разинутый рот золотого льва, сочно вышитого на груди в виде большого медальона-фалеры. - Ты нигде не нашел Мага Эона.

Он сделал жест, будто помешал небрежно рукой весь необъятный Хаос, кишевший вокруг его дворца.

- Это так, базилевс, - не дрогнув, ответил я.

- Теперь мы будем искать его вместе, - грозно выговаривая каждое слово, сказал Аттила. - Сядь здесь.

И он посадил меня на раскладной табуретик, по правую руку.

- Стратег, ты привел ко мне верховного прорицателя, - сообщил он Демарату. - Ты свое дело сделал.

Демарат склонил голову с эллинским достоинством... и словно подмигнул мне своим чистеньким большим пальцем правой ступни.

- Базилевс, я не уверен, что способен оправдать твое доверие, - блюдя должностную честность, признался я, когда шаги стратега стихли за дверями.

- Не твое дело оправдываться, - миролюбиво поморщился Аттила. - Свою силу ты уже показал. Довольно. Раз-другой в год ты будешь говорить "да" или "нет". По желанию. Как подскажут тебе боги... Или брюхо. - Тут он в самой величественной Зевсовой позе гулко пустил ветры. - Так будет "да". Разумеешь, великий прорицатель?

Я вышел из дворца очень сытый, чуть-чуть пьяный и - совершенно равнодушный. Никогда - ни до, ни после того дня - я не погружался в столь всеобъемлющую наплевательскую нирвану. Даже Нисе не обрадовался, а кто другой за все эти никчёмные тысячи лет хоть раз кинулся мне на шею и так сердечно пустил слезу. Я только спросил ее между прочим:

- Что скажет Демарат?

- О! Демарат тебя тоже очень любит! - отпустив меня, взмахнула руками Ниса. - Ты как он. Пойдем, у нас теперь очень просторно. Я приготовлю тебе ложе.

- Сожалею, Ниса, - ответил я, ни о чем в ту минуту не сожалея. - Отныне я - цепной пёс базилевса. Вернее, собачка на шелковой подушке.

Ниса отступила на полшага и побледнела:

- Раб?! Он раба из тебя сделал?!

Моя усмешка сразу успокоила ее - видимо, она хорошо знала, как усмехаются рабы.

- Кем он взял тебя?

- Верховным прорицателем.

- Жаль... - протянула Ниса, но глядя уже уда-то в сторону.

И вдруг взмахнула руками и пронзительно крикнула.

Я оглянулся: какой-то коряжистый карлик, окутанный клочьями разноцветного меха, убегал, петляя меж кибиток.

- Стоит и таращится, - смеясь, сказала Ниса. - Я пугнула: сожжем тебя, как крысу. Ты ведь можешь их всех сжечь?

- Могу... если получится, - уклончиво и постно соврал я.

- Всех-всех? - Ниса обвела рукой весь притихший табор.

- Всех-всех... - пообещал я.

...Первые "нет" и "да" верховный прорицатель проедал авансом целый год.

И весь год я благодарил судьбу, что Аттила не разменивает мои гимназические познания в Истории по мелочам. Он неспроста выдерживал "посланника богов".

Наконец, пятнадцать веков назад, весной четыреста пятидесятого года от Рождества Христова, владыка гуннов ввёл меня в свои сокровенные покоим, где дюжина светильников почти с электрической яркостью освещала три кубка. Три кубка - золотой, серебряный и бронзовый - сверкали, до краёв наполненные кроваво-алым вином.

- Разумей! - повелел Аттила, прищурившись по-сфинкски.

"Ты все пела, это - дело..." - подумал я, проведя год в необременительной компании Демарата.

- Я могу предположить, базилевс. Здесь три империи.

- Твое слово, - с угрожающим спокойствием проговорил Аттила. - Не ошибись. Не прогневай своих богов.

Он положил указательный палец на край золотого кубка и как бы невзначай коснулся жидкости. Я видел: алая жидкость содрогнулась. Одна трусливая жилка дрогнула в моей утробе... слишком настырно я доказывал себе, что перестал страшиться смерти... вновь порочный круг гордыни...

- Нет, - невольно потянул я время... и неспроста.

Перст Аттилы поднялся и лег на серебряный кубок.

- Нет, - осмелел я.

Перст владыки оставил серебро и лёг на бронзу.

- Не торопись, - тихо-тихо повелел Аттила.

Тут я совсем обнаглел:

- Если бы кость кидал я, то и в третий раз сказал бы "нет".

- Ведь ты послан ко мне, - участливо напомнил Аттила, ему не нужен был прорицатель, обнаглевший от страха. - Ты должен знать, что будет.

- В этом кубке, хоть он и дешевле остальных, крови не меньше, чем в первых двух, - осторожно уклонился я в существо, а не в даты.

- Даже больше, - сверкнул одним оком Аттила, а другое его око было глубоко