полноправным участником системы межгосударственных отношений в греческом мире. Если ранее греки относили его скорее к «варварским» правителям, подобно фракийским и скифским царям, то теперь ни у кого не должно было возникать сомнений в том, что Филипп — такой же эллин, как афиняне или фиванцы, и имеет равные с ними права во внешнеполитических вопросах. Фактически македонский царь уже вскоре стал реальным лидером амфиктионии, и она принимала важнейшие решения с его подачи.

* * *

По мере того как Филипп II все более усиливался, а влияние его возрастало, перед греческими полисами все острее и острее вставал вопрос: как относиться к амбициозным планам владыки Македонии? Следует ли оказать упорное сопротивление любым его притязаниям на гегемонию или же необходимо подчиниться, осознав собственное бессилие? А может быть, лучше всего занять выжидательную, нейтральную позицию и предоставить события их естественному ходу? Проблема осложнялась тем, что не вполне ясно было, как воспринимать Македонию и Филиппа: как органичную часть эллинского мира или как чуждую, «варварскую» силу, подобную Персии? В этническом, языковом плане, напомним, македоняне принадлежали к грекам, но вот в плане социально-политическом, учитывая наличие вместо полисных структур монархического государственного устройства, их общество должно было казаться стоящим куда ближе к «варварам».

Неудивительно, что в различных регионах Греции «македонский вопрос» решался по-разному. Так, если полисы Фессалии добровольно признали власть Филиппа, то, например, Фокида сражалась до последнего (впрочем, у фокидян и не было другого выхода). А Спарта предпочитала придерживаться нейтралитета, стараясь не вмешиваться в греко-македонские конфликты до тех пор, пока они непосредственно не коснутся ее самой.

Однако наиболее распространенным вариантом был тот, при котором полис не мог выработать единой позиции, проявлял колебания и непоследовательность, разрывался на части внутренней борьбой, что было, разумеется, только на руку Македонии. Так, Фивы на протяжении довольно краткого срока оказывались то на стороне Филиппа, то в стане его противников. В Афинах развитие событий пошло по похожему сценарию.

Внутриполитическая борьба в Афинском государстве в середине IV в. до н. э. отличалась большой напряженностью. Гражданский коллектив демократического полиса раскололся на ряд группировок, возглавлявшихся видными политиками, многие из которых при этом не занимали какого-либо официального положения, не избирались на посты стратегов или другие должности первого ранга, но при этом оказывали определяющее влияние на основные события общественной жизни. Группировки то создавали между собой коалиции, то вступали друг с другом в острую конфронтацию, что выплескивалось в острые дебаты их лидеров на заседаниях народного собрания и других органов власти, на судебных процессах, которые политические деятели организовывали против своих соперников.

Понятно, что каждая из этих многочисленных политических группировок должна была как-то определить свою позицию по вопросу о македонской опасности: ведь вопрос этот был одним из самых важных и болезненных. Виднейшие государственные деятели придерживались различных точек зрения на отношения с Македонией. Одни из них настаивали на необходимости мобилизовать все силы и средства, чтобы дать достойный отпор Филиппу. Другие же считали, что существует возможность достигнуть компромисса, примириться с грандиозными замыслами македонского царя, пусть даже ценой каких-то уступок.

При этом нет серьезных оснований говорить, как это зачастую делается, о наличии в Афинах этого времени двух организованных, сплоченных «партий» — промакедонской и антимакедонской. Политическая жизнь была гораздо более дробной, не биполярной, а полицентричной. Ни одна из группировок, сложившихся в полисных условиях, не может быть названа партией. Этому препятствуют и критерии организационного характера (отсутствие устава, аппарата, фиксированного членства), и малая численность (несколько десятков, максимум — несколько сотен человек), и структурирование группировок, в отличие от современный партий, не на базе идейных, программных установок, а на личностной основе, вокруг политических лидеров. Каждый из этих лидеров группировок, определяя свою позицию по «македонскому вопросу», руководствовался как соображениями принципиального характера, своими представлениями о том, что является благом для афинян, так и конкретными выгодами более низменного, личностного плана. Случалось, что политик кардинально менял собственные взгляды, из лагеря противников Филиппа переходя в число его сторонников или наоборот.

Многим афинским политикам казались убедительными доводы Исократа об исключительной важности объединения Эллады для борьбы против персов. Этот выдающийся публицист на протяжении многих десятилетий развивал идею панэллинизма. А теперь Исократ, как ему представлялось, нашел в лице Филиппа того самого сильного и авторитетного вождя, который сможет воплотить в жизнь его теоретические построения — встать во главе греческих полисов, примирить их под своей эгидой и повести в великий поход на Восток.

Около 345 г. до н. э. Исократ опубликовал речь под названием «Филипп», ставшую настоящим призывом к македонскому царю взять в свои руки дело сплочения эллинского мира. Именно Исократа можно назвать идеологом сторонников Македонии в Афинах. Правда, сам он не занимался активной политической деятельностью. Но воплощением его установок в жизнь занимались ряд влиятельных политиков — выдающийся финансист Евбул, талантливый оратор Эсхин, опытный полководец Фокион, дипломат Филократ и другие.

Их противники, выступавшие за решительную борьбу с Филиппом, клеймили их как предателей, тайных агентов македонского царя, подкупленных им. В этих обвинениях, судя по всему, было некоторое зерно истины: известно, что Филипп II активно пользовался подкупом в своей дипломатии. Однако можно с уверенностью сказать, что большинство политических лидеров промакедонской ориентации было вдохновляемо не стремлением к измене, а своеобразно понимаемым представлением о благе государства.

Всех этих очень разных людей объединяла мысль о том, что македонская гегемония в целом окажется полезной для Греции в целом и для Афин в частности. Конечно, они отдавали себе отчет в том, что афинский полис, оказавшись под чужим влиянием, может полностью или частично утратить свою независимость, но считали это наименьшим из возможных зол.

К тому же сторонники примирительного отношения к Македонии небезосновательно полагали, что сопротивление все равно бесполезно ввиду неравенства сил. Ни один отдельно взятый полис, даже Афины, не мог, конечно, на равных противостоять Филиппу. Чтобы добиться хоть какого-то успеха в борьбе с ним, необходимо было создавать крупный военно-политический союз, который охватил бы собой наиболее значительные греческие полисы. Иными словами, опять же нужно было объединяться. Но такой союз был практически невозможен в условиях второй половины IV в. до н. э., когда система межполисных отношений претерпевала кризис и города Эллады постоянно воевали друг с другом, истощая себя в бесплодных конфликтах.

Да и сами Афины были уже далеко не те, что столетие назад, когда они наносили сокрушительные поражения даже персидскому царю. Вооруженные силы государства были значительно слабее, финансовая система долгое время находилась в расстройстве. Правда, Евбул, на протяжении ряда лет руководя афинскими финансами, сумел значительно укрепить их. Именно поэтому он был