– Дворец этот – чудо! – совершенно серьезно сказал Карамзин. – Вы знаете, я много нахожу чудесного среди строений Санкт-Петербурга, но надобно заметить, что в этом доме есть много особенного. Он весьма нынешний, в духе лучших веяний моды и построен и украшен, однако если вдуматься, то в этих прекрасных залах есть что-то доселе нам неведомое. Совершенно, я бы сказал, новое. Тут все дышит ампиром, однако же и в рамки его не вмещается.

– И я, и я заметил это же! – воскликнул молодой человек, названный Петром Андреевичем. – Тут ничто не сковано традицией, канон скорее намечен, чем соблюден. Архитектура сия свободна!

– Любимое словцо ваше, Вяземский, – «свободно», – без всякого раздражения, с небольшой улыбкой заметил князь Кочубей. – Вам бы только о свободе поговорить.

– А господину Карамзину о романтизме! – парировал Петр Андреевич, разворачивая карты веером и утыкаясь в них носом, потому что был близорук и плохо видел знаки на них. – И то правда, тем и хорош дом, в нем любой найдет то, что ему мило: богач – роскошь, прелестная дама – изысканность, романтик – загадку…

– А старая картежница вроде меня – удобный мраморный столик! – подхватила Загряжская. – Князь Николай Владимирович, я бы, право, хотела от вас самого услышать то, что мне князь Василий рассказывал. Правда ли, что вы чуть ли не первый в Петербурге познакомились с господином Монферраном?

– Это правда, – подтвердил Лобанов-Ростовский, который не играл, а, сидя возле стола, продолжал посасывать свою трубку и только наблюдал за игрой. – Случилось это четыре с лишним года назад, господа. Я куда-то или откуда-то ехал, не помню, право… Лето было, дожди… И вдруг экипаж мой на одном повороте едва не сшибает с ног какого-то прохожего. Он вслед мне: «Невежа!» Я кучеру тотчас велел остановиться да после его отчитал как следует. Говорю: «Ты ж, мерзавец, мог зашибить человека!» А он мне: «Нет, ваша светлость, я его за сажень целую объехал, да вот, видать, чуток обрызгал…» Это я потом уже узнал. Ну, я тут извинился, тот, прохожий-то, любезно ответил, что сам, мол, виноват. Я было подумал, что он совсем юн, вид у него был… Да он и сейчас ненамного старше выглядит, потом: ростом невелик, блондин такой, что даже лицо в веснушках… Вижу – приезжий, наверное, только-только из Парижа. Я из одной любезности предложил ему помощь в поисках службы, ежели трудно придется. Ну, вот тут он и показал характер: глаза засверкали, лицо побледнело, и говорит: «Если вы хотите предложить мне место учителя или гувернера, то это мне не подходит, я имею счастье быть архитектором!» Я подумал – бахвалится, какой он там архитектор… Ну, назвал ему себя, на всякий случай, что-то в нем меня весьма расположило. А он мне тоже себя называет: «Огюст Рикар де Монферран!» И говорит, что если я в свою очередь буду нуждаться в его услугах, то, мол, он милости просит!

– Дерзкий малый! – заметил гренадерский генерал, крутя седоватый ус и вытаскивая из колоды червового туза так, что всем это было видно.

– Помилуйте, где ж тут дерзость! – удивился Кочубей. – Человек знает себе цену, а что она не мала, так это мы знаем теперь…

– О да! – усмехнулся князь Лобанов-Ростовский. – Ну так вот, представьте, через год я ведь и явился к нему сам! Дом этот заказывать. Как раз вот рядом с его будущим великим творением – собором, если только он умудрится построить его, пока мы будем еще живы, господа. Четыре архитектора отказались строить на треугольном участке, а он ведь взялся, Монферран этот. И вот что выстроил! А теперь Василию Петровичу особняк на Фонтанке перестраивает. И когда только его на все хватает?

– Одного не могу понять… – задумчиво произнес Вяземский. – Как это такому молодому и неизвестному архитектору, приезжему, да без связей, такой заказ доверили? Как он сумел понравиться Бетанкуру? Ведь генерал суров, его улыбками да лестью не проймешь!..

– Пф, пф! – вскричал, едва не выронив карты, гренадерский полковник, подвижный, краснолицый толстяк. – Да вы что же, господа, не слыхали, что ли, что этот господин весьма ловкий пройдоха? Он во Франции еще государю нашему альбомчик своих проектов преподнес, да своей лестью сумел ему, видно, запомниться… И здесь он сразу же стал при дворе себе поддержку искать, и сыскал…

– Простите меня, граф Аркадий Андреевич, – сухо возразил полковник Кочубей. – Но слова ваши лишены смысла. Разве ж только пройдохи делают подарки императорам, и разве такой подарок, да еще Бог весть когда сделанный, мог обеспечить господину Монферрану любовь и даже внимание императора, ежели он и подарков получает немало, и лести слышит предостаточно ежедневно? Ну а связей у господина Монферрана при дворе не было, да и нет, я уж знаю это хорошо, я ведь сам при дворе, да не первый год. Нет, что хотите, а мне он нравится. Он гениален, оттого-то его Бетанкур и выделил, он видит это.

– Согласна с вами, князь Василий! – поддержала родственника Наталья Кирилловна. – Я вот приобрела альбом, изданный сим архитектором, с описанием и рисунками будущего собора. Диво, да и только! Это в тридцать лет такое придумать! Боже мой! Говорят, он альбом этот издал в долг, разорился на нем, в долги вошел. Ты бы, князюшка Васильюшка, ему побыстрее за особняк-то расчет выдал…

– Ну, прежде, чем закончит, как я могу?.. – поднял брови Кочубей.

– А я тут встретил вчера господина Оленина, президента Академии художеств, – подавая взятку Загряжской, заметил Карамзин. – Мы как раз много говорили о проекте Исаакиевского собора, о господине Монферране… Ох Алексей Николаевич и не любит его… Ох и не любит… Такого наговорил мне… Я, признаться, удивился…

– И что он вам сказал? – поинтересовался Лобанов-Ростовский.

Писатель усмехнулся. Его выразительное лицо на миг сделалось жестким, но тут же смягчилось.

– Да ведь он все по обществу измеряет, – проговорил Николай Михайлович. – У него, хоть он и умница, и учен, и способностями обладает немалыми, свое мнение всегда как-то исподволь от общественного проистекает, да не от того общественного, которое мы вот с Петром Андреевичем каждый на свой лад сделать стараемся, а от того, что из салонов течет, из самых изысканных… Он свое мнение высказывает обыкновенно тогда, когда оно ему безопасно кажется. А тут, видите ли, больно уж неожиданный и яркий случай попался – новый гений на голову упал! Да еще какой-то своевольный, да еще иностранец, а у нас сделалось модно иностранцев ругать… Впрочем, президент Академии не удаляется от мнения своих академиков, а большинство из них, как я слышал, сомневаются в талантах господина Монферрана.

– От зависти, что ли? – резко спросил Кочубей.

– Почем же мне, к ним не имеющему отношения, знать, кто и почему? – развел руками Карамзин. – Говорят, проект для молодого такого, а они его молодым именуют, хоть ему и за тридцать уже, говорят, слишком смел. И потом, альбом он издать издал, да без чертежей, ну, по нему и не видно, как рассчитано здание, фундамент, стены. Сомнения вызывает. Так мне господин Оленин сказал.

– Да ведь у нас издательства чертежей не публикуют! – воскликнул Вяземский.

– Ну да, так вот и получилось, что вышли одни картинки.