каменные грунтовые сараи, парники для ананасов. С уступа вел сход в семнадцать ступеней, выложенных железными плитами. Такие плиты были по всему саду; на второй площадке сада, имеющей более девяти сажен в ширину, находились гряды с многолетними и однолетними растениями, посаженными в грунту и горшках; с левой стороны находились гряды, обнесенные каменною стеною для плодовых дерев, а с правой стороны шли две кирпичные оранжереи, параллельные одна к другой, простирающиеся каждая на десять сажен в длину: одна была для винограда, другая – для рощения семян, а зимою для многолетних растений. Второй сход вел к третьей площадке сада, гораздо большей, чем прежние две. Здесь были две оранжереи шириной во весь сад; в этих оранжереях стояли пальмы и деревья теплых стран.

На четвертой площадке опять были оранжереи. Наконец, пятая площадка сада была самая большая; на ней был большой пруд и птичник, обсаженный деревьями; тут содержались редкие птицы и животные, выписанные из Голландии и Англии. Здесь же стояли карликовые деревья, искусственно выведенные до очень малых размеров, не более аршина или двух, – из таких здесь были березка болотная, курильский чай, ракитники и т. д. Для любителей и ботаников хозяином сада было дано дозволение собирать растения и составлять гербарии.

В старину окрестности Москвы славились своими заповедными вековыми рощами, и куда бы ни кинул взгляд свой путник, всюду встречал лесных гигантов. Один из таких вековых обитателей дубрав, впрочем, жив еще посейчас, и проезжий со станции Мытищи может его видеть, хотя он стоит в пяти верстах от железного пути. Этот гигант – вяз, воспетый А. Ф. Мерзляковым более восьмидесяти лет тому назад в известной народной песне:

Среди долины ровныя, на гладкой высоте,

Цветет, растет высокий дуб в могучей красоте.

Высокий дуб развесистый, один у всех в глазах,

Один, один, бедняжечка, как рекрут на часах.

Только этот вяз у поэта почему-то назван дубом. Это предание нам передавал один из почтенных московских старожилов.

В конце царствования Екатерины II Москва, по свидетельству иностранцев, представляла какой-то ленивый, изнеженный, великолепный азиатский город, где, как величественные призраки, существовали все те, кто был некогда в силе, и все те, кто был в немилости или считал себя обойденным на известной лестнице почестей.

Все эти разукрашенные призраки былого величия колыхались в своих парадных покоях или двигались в восьмистекольных золотых каретах, запряженных восемью лошадьми, под тяжестию блестящих мундиров, с лентами, с бриллиантовыми ключами и т. д.

В числе таких наших московских призраков златого прошлого в памяти нашей восстает утопающий среди чисто азиатской роскоши генерал-адмирал великой царицы граф Алексей Орлов-Чесменский, который живал в своем Нескучном; рядом с этим селом была дача князя Дмитрия Владимировича Голицына, а за его дачей – дача князя Шаховского. Император Николай купил Нескучное у дочери графа Орлова, графини Анны Алексеевны, за 800 000 ассигнациями.

Князь Голицын купил часть у Шаховского и принес в дар государю, таким образом увеличенное Нескучное стало называться Александрией. Александровский дворец – это тот самый дом, в котором живал граф Орлов и давал свои праздники и пиршества для забавы своей единственной дочери.

В Нескучном долго существовал воздушный театр графа Орлова. Это было не что иное, как крытая большая галерея полукружием, а самая сцена была приспособлена так, что деревья и кусты заменяли декорации.

Еще в двадцатых годах нынешнего столетия два раза в неделю здесь бывали представления, по окончании которых пускали фейерверк.

Герой чесменский доживал свой громкий славой век в древней столице; современник его С. П. Жихарев говорит: «Какое-то очарование окружало богатыря Великой Екатерины, отдыхавшего на лаврах в простоте частной жизни, и привлекало к нему любовь народную. Неограниченно было уважение к нему всех сословий Москвы, и это общее уважение было данью не сану богатаго вельможи, но личным его качествам».

Граф А. Г. был типом русского человека могучей крепостью тела, могучей силой духа и воли; он с тем вместе был доступен, радушен, доброжелателен, справедлив и вел образ жизни на русский лад, тяготея ко вкусу более простонародному; эти-то качества и покоряли сердца всех московских жителей.

Другой современник графа, заслуженный профессор Московского университета П. И. Страхов, вот как описывает появление графа на улицах столицы: «И вот молва вполголоса бежит с губ на губы: едет, едет, изволит ехать. Все головы оборачиваются в сторону к дому графа А. Г.; множество любопытных зрителей всякого звания и лет разом скидают шапки долой с голов, а так бывало тихо и медленно опять надеваются на головы, когда граф объедет кругом.

Какой рост, какая вельможная осанка, какой важный и благородный и вместе добрый, приветливый взгляд! Такое-то почтение привлекал к себе любезный москвичам боярин, щедро наделенный всеми дарами: и красотой, и силой разума, и силой телесной».

Про Алексея Орлова говорили, что физическая его сила была настолько велика, что он гнул подковы и свертывал узлом кочергу. Про него рассказывали, что еще в юношеские свои годы только один человек в Петербурге мог одолеть его силой, – это был лейб-кампанец Шванвич, отец того Шванвича, который пристал к Пугачеву и сочинял для него немецкие указы. Раз в доме виноторговца Юберкампфа, на Большой Миллионной улице в Петербурге, оба силача встретились. По рассказам, Шванвич справлялся всегда с Алексеем Орловым, но когда братья были вдвоем, то Орловы брали верх. Разумеется, они часто сталкивались друг с другом; когда случалось, что Шванвичу попадался один из Орловых, то он бил Орлова, когда попадались оба брата, то они били Шванвича. Чтобы избежать напрасных драк, они заключили между собою условие, по которому один Орлов должен был уступать Шванвичу и, где бы ни попался ему, повиноваться беспрекословно, двое же Орловых берут верх над Шванвичем, и он должен покоряться им также беспрекословно. Встретившись, как уже мы сказали, в трактире с Орловым, Шванвич овладел биллиардом, вином и бывшими с Орловым женщинами. Он, однако ж, недолго пользовался своей добычей; вскоре пришел в трактир к брату другой Орлов, и Шванвич должен был, в свою очередь, уступить биллиард, вино и женщин. Полупьяный Шванвич хотел было противиться, но Орловы вытолкали его из трактира. Взбешенный этим, он спрятался за воротами и стал ждать своих противников. Когда Алексей Орлов вышел, Шванвич разрубил ему палашом щеку и убежал. Удар пришелся по левой стороне рта; раненый Орлов был тотчас отнесен к вблизи жившему здесь лейб-медику принца Петра, племяннику знаменитого Боергава, Герману Кааву; удар, нанесенный нетвердой рукой, не был смертелен. Орлов отделался продолжительною болезнью, но шрам остался