Шрифт:
Закладка:
Отдав распоряжения, царь отъехал на охоту. В дворцовом селе Братошихине нашли его послы крымского хана.
2.
...Одноглазый Янмагмет Хози-гей приходился родным племянником Девлет-Гирею, и направляя его для переговоров с побеждёнными, хан хотел потрафить родичам из своего улуса, а заодно унизить Дивей-мурзу, который на пирах по случаю победы над русскими непристойно возвеличивал свои подвиги и тем самым принижал заслуги самого хана. По своему характеру и наружности Янмагмет меньше всего подходил на роль посла. Он был свирепый и бесстрашный степной батыр, чуждый дипломатических ухищрений. Но по мнению хана именно такого посла заслуживали побеждённые русские и их позорно бежавший государь.
Царь принял крымцев в простой избе. Татары ввалились толпой, не блюдя приличий, не переодевшись с дороги, а как были — в бараньих шкурах, засаленных штанах и пыльных сапогах. Заросший жёсткими волосами Янмагмет яростно вращал единственным глазом, готовый кинуться в драку с царской охраной, не хотевшей пускать крымцев в таком виде пред государевы очи.
После долгих препирательств им было разрешено войти. Поклонов ни с той, ни с другой стороны не было.
— Здоров ли брат наш, Девлет — Гирей? — осведомился царь.
— Царь наш, — Ягмагмет подчеркнул слово наш, объединяя им себя и русских. — велел тебе передать: мы назывались друзьями, отныне стали неприятелями. А ещё велел передать тебе подарок.
С этими словами посол вытащил из-за голенища окованный золотом нож.
— Хан носил этот нож на поясе, теперь дарит тебе. Хан сказал: наши воины знают как поступать с таким подарком после позора. Хан ещё хотел подарить тебе ещё коня, но кони наши притомились в твоей земле. Дарить теперь будешь ты.
Непристойный дар царь отверг. Послание хана стал читать новокрещёный крымский татарин Толмай, перешедший на русскую службу.
— Жгу и пустошу Россию единственно за Казань и Астрахань, — размеренно читал Толмай. — А богатство и деньги применяю к праху. Я везде искал тебя, в Серпухове и в самой Москве; хотел венца и головы твоей, но ты бежал из Серпухова, бежал из Москвы — и смеешь хвалиться твоим царским величием, не имея ни мужества, ни стыда! Ныне узнал я пути государства твоего: снова буду к тебе, если не сделаешь чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внуков своих.
Царь слушал, часто мигая, вытянув шею. Дослушав, беспомощно оглянулся на своих, глухо спросил:
— Чего же хочет брат наш?
Татарин вздел могучую голую руку, стал загибать грязные пальцы.
— Казань и Астрахань — раз! Дань прежнюю как при Менгли-Гирее — два! Предателя Толмая — три!
Посерев, Толмай умоляюще взглянул на царя. Тот молчал.
— Думай, царь, — закончил Янмагмет. — Один день думай. Хан сказал: не дашь это — возьму всё.
...Ответ крымцам обсуждали малым советом. Кроме царя и наследника были братья Щелкаловы, Малюта, Грязной да старший Годунов. Царь обвёл глазами собравшихся, криво усмехнулся.
— Прижал нас татарин гузном к пузу. Придётся отдавать Казань с Астраханью. Жалко, а придётся. Как думаешь, дьяк?
Андрей Щелкалов, откашлялся, собираясь ответить, но его опередил царевич Иван.
— Постой, батюшка! — возбуждённо сверкая глазами, горячо заговорил он. — Как можно отдавать? Ты же сам говорил, что Казань и Астрахань суть славы твоей венец. Сколь за них крови пролито, сколь голов положено. Их отдать — Волгу потерять, а с ней всю южную торговлю. Ежели турецкий султан в Казани усядется, мы его оттуда уже никогда не выкурим.
Стало тихо так, что услышались мухи. В тягостной тишине проскрипел восхищенный голос Малюты.
— Скор у нас царевич! За государя всё решает!
Набрякли жилы на толстой царской шее. Задышал со свистом. Сжал судорожно рукоять острого посоха. Но успел встрять Годунов.
— Не гневайся на царевича, государь. Он о твоей славе радеет.
Малюта зло и недоумённо оглядел спальника. Наследник сам шёл навстречу своей погибели. Сглупа или схитра спасает царевича Годунов? И тут вдруг Малюта заметил, что спальник одет не в обычный опричный кафтан, а в земскую одежду. Что сие значит? Тем временем уже заговорил Щелкалов, и момент для расправы с царевичем был упущен.
Хитрый дьяк предложил тянуть время. Нынче хан уже навряд ли сможет снова напасть. Посулим татарам покамест вернуть одну Астрахань, да и с той не стоит спешить. Дать пока толику денег да ихнего татарчонка Толмая, прикинуться сирыми и убогими, а покамест замириться с поляками, шведами и датчанами, собраться с силами к следующему году, а там уж как Бог даст.
На том и порешили.
...Янмагмет Хози-гей изумлённо вытаращил единственный глаз, с трудом опознав в сидевшем перед ним человеке царя. На Иване был надет бусырь — мужицкая сермяга, вместо короны на голове мятая войлочная шапка. Под стать царю выглядели и его присные, вырядившиеся в рваные нагольные полушубки и мужицкие треухи. И лишь красавец-царевич был одет даже наряднее, чем обычно. Он стоял за спиной отца, не поднимая глаз, кусая губу.
— Дивуетесь на жалкость нашу? — слабым голосом спросил послов царь. — Это царь ваш меня разорил и в нищету ввергнул. Был я богат несметно, стал аки голь перекатная. Рядили мы и надумали бить челом брату нашему Девлет-Гирею. Ради прежней дружбы отдадим вам Астрахань. Про Казань разговор особый, это наши земли исконные. Отдадим и татарчонка вашего. Берите его хоть сейчас. Будем и дань платить как при Менгли-Гирее. Только сразу-то не соберём. Поживите тут покуда...
Изумлённый сговорчивостью царя, посол легко согласился подождать, пока русские соберут дань.
Но минула неделя, вторая, царь давно уехал в Александровскую слободу, а дани всё не было. Зверея от скуки Янмагмет целыми днями валялся на кошме, сварливо бранился с поварами, требуя конины, да избивал несчастного Толмая. Лето уже свалилось в июль, а дани всё не было. Потеряв терпение посол отыскал Щелкалова. Мешая русскую и татарскую брань, требовал встречи с царём. Щелкалов отнекивался, ссылаясь на то, что государь в отъезде, насчёт дани врал и юлил, пряча в бороде ехидную ухмылку.
Наконец поняв, что русские просто тянут время, Янмагмет объявил, что немедленно покидает Братошино, и гнев Аллаха скоро падёт на их неверные головы. Поняв,
