Она тоже невольно захохотала, ударила его рукой по лбу и пожурила:

— Ах ты, шалун.

Вун-Чхи перестал хохотать, сделался серьезным и спросил:

— Не напоминаю ли я тебе Вертера? Посмотри, какая у меня поза. Я у твоих ног. Вертер, умирающий у ног Шарлотты. Хочешь, я пущу себе пулю в лоб?

Вун-Чхи порылся в боковом кармане и достал тяжелый, новенький револьвер.

— Господь с тобой! — воскликнула Надежда Николаевна и схватила его за руку.

Вун-Чхи засмеялся неприятным смехом, спрятал револьвер и сказал:

— Будет еще время…

— Может быть, прочитаешь что-нибудь? — спросила Надежда Николаевна. Вопрос ее был услышан Сашей, и та громко сказала ему:

— В самом деле, прочитай что-нибудь.

— Да, да, прочитай, пожалуйста! — послышалось со всех сторон.

Сонливое выражение исчезло с лиц девушек. Они повеселели и гурьбой подошли к Вун-Чхи. Вун-Чхи посмотрел на всех, усмехнулся, медленно и не говоря ни слова поднялся, расстегнул пиджак, пошел на середину зала и оперся о спинку стула обеими руками.

— Ты что читать будешь? — спросила Надежда Николаевна.

— Читай "Портной", — сказала Матросский Свисток. — Очень чувствительное стихотворение.

— "Христос молился, пот кровавый…" прочитай, — предложила Тоска.

— Или "У парадного подъезда", — вставила Саша.

— Я прочитаю "О лесных пожарах" Пушкарева, — сказал Вун-Чхи после некоторого раздумья. — Внимание.

Все притихли.

Вун-Чхи сильнее оперся о спинку стула, оглянул всех и начал:

Все горит… Все леса охватило огнем,

Вся окрестность закутана дымом,

Тускло солнце, в чаду нестерпимом —

Ходит красным, кровавым пятном.

И всю ночь, точно знаменья ясные,

Точно вестники близкой борьбы,

Разливаются зарева красные,

Ходят красного дыма столбы…

Девушки притаили дыхание.

Торжественно и могуче звучал приятный баритон Вун-Чхи в полупустом и полутемном зале. И с каждой минутой голос его рос и делался торжественнее.

Он читал с большим подъемом и жаром. В его чтении чувствовался недюжинный артист.

Картина пожара в его передаче получалась чрезвычайно сильная и яркая. Бетя слушала его с испугом, и, как голубка, прижималась к Наде.

Ветер свищет — пожар раздувает,

Солнце жарит, ветрам помогает…

Когда он кончил, не раздалось ни одного хлопка. Все сидели молча, подавленные величием грандиозной картины пожара.

Вун-Чхи прочитал потом "Портной", "У парадного подъезда" и, по настоянию Надежды Николаевны, "Будду" Мережковского:

По горам, среди ущелий темных,

Где гудел осенний ураган,

Шла толпа бродяг бездомных

К водам Ганга из далеких стран…

— Теперь "Вазу", — крикнула Тоска.

— "Вазу", "Вазу"!

Девушки снова окружили его. Вун-Чхи покачал головой и ответил устало: — Не могу. Голова болит. Мне нехорошо… Сердце замирает…

— Ну, вот еще! — и девушки насильно потащили его к роялю.

Вун-Чхи пожал плечами, хлопнул по руке клевавшего носом Макса и сказал ему по-еврейски:

— Гей авек (уходи).

Макс встал и вышел в коридор. Вун-Чхи сел и взял несколько аккордов.

Девушки облепили рояль, как мухи. Ближе всех к Вун-Чхи поместилась Бетя.

Вун-Чхи улыбнулся ей печальной улыбкой и стал тихо, но внятно читать под музыку:

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,

Ударом веера толкнула ты небрежно,

И трещина, едва заметная, на ней

Осталась… Но с тех пор прошло немного дней,

Небрежность детская твоя забыта,

А вазе уж грозит нежданная беда!

Увял ее цветок; ушла ее вода…

Не тронь ее: она разбита…

Бетя усиленно заморгала глазами.

— Что, жаль тебе вазу? — спросил ее Вун-Чхи.

— Да, — прошептала она.

— Все мы такие, как эта ваза, — проговорил он как бы про себя, взял быстро несколько аккордов и стал мелодекламировать другое стихотворение:

Я боюсь рассказать, как тебя я люблю…

Вун-Чхи потом от мелодекламации перешел к бурному цыганскому романсу:

Если измена тебя поразила,

Если тоскуешь ты, плача, любя,

Если в борьбе истощается сила,

Если обида терзает тебя,

Сердце ли рвется,

Ноет ли грудь!

Пей, пока пьется,

Все позабудь!

Девушки повеселели и подхватили хором:

— Пей, пока пьется!..

— Господин Вун-Чхи, — обратилась к нему робко Бетя.

— Что тебе?

— Сыграйте, я вас прошу, "Подожди немного, отдохнешь и ты". То, что вы в прошлый раз играли.

— И чего ты, свиное ухо, пристаешь со своим "Подожди немного?" — набросилась на нее Матросский Свисток. — Играй лучше "Поцелуем дай забвенье".

Бетя состроила жалкое лицо и опять попросила:

— Прошу вас, вы это так хорошо играете. Это так мне нравится.

— Ладно.

Вун-Чхи засмеялся и прошелся пальцами по клавишам.

Бетя придвинулась еще ближе и вцепилась руками в крышку рояля. Грудь ее тяжело дышала.

Вун-Чхи стал читать:

Горные вершины

Спят во тьме ночной,

Тихие долины

Полны свежей мглой.

Не пылит дорога,

Не шумят листы,

Подожди немного —

Отдохнешь и ты.

Едва Вун-Чхи выговорил последнюю фразу, как раздалось звонкое всхлипывание. Это всхлипывала, уронив голову на рояль, Бетя.

Всхлипывания ее скоро перешли в глухое рыдание.

— Вот дурная! Ишь, плакса! — стали подтрунивать девушки.

Вун-Чхи поднялся и стал утешать ее:

— Ну, что ты?.. Уведите ее в комнату.

Надя вместе с Симой увели ее в коридор, и оттуда все еще доносилось ее рыдание.

— Эх! — вырвалось у Вун-Чхи. — Жисть!

Он сильно ударил по клавишам и запел новый романс.

Он пел без конца. Но посреди одного вяльцевского романса он вдруг опустил руки, схватился за грудь, побледнел, как полотно, посмотрел на всех мутными глазами и грохнулся о пол.

Девушки испуганно вскрикнули и бросились к нему, но тотчас же отскочили. Вун-Чхи корчился, разбрасывал ногами и руками, извивался змеей, скрипел зубами и стонал:

— Ой, мама!.. Сердце замирает!..

Этот стон проникал в души девушек и леденил кровь.

С Вун-Чхи приключилась падучая. Он давно уже страдал ею.

— Черную шаль сюда! Черную шаль! — крикнули несколько голосов.

Принесли черную широкую шаль и набросили на него.

Вун-Чхи перестал разбрасывать ногами, корчиться и стонать. Он словно умер…

Жутко было в зале.

Слабо горел и подмигивал бледный рожок. В окно, через полуоткрытые ставни, лился холодный свет утра.

Девушки молча, с измученными и мрачными лицами, стояли вокруг тела, накрытого черной шалью и от времени до времени вздрагивающего.

У Тоски ползла